И опять в яслях. Лошадь сегодня в конюшне. Поглядывает на Федю, пофыркивает, переступает с ноги на ногу.
Федя откидывается, чтоб лечь, и больно ударяется головой о стену. Слезы текут сами собой.
Подходит к яслям лошадь, тычется верхней толстой губой в Федино лицо.
— Спасибо, — шепчет Федя. — Спасибо тебе за все.
И засыпает.
Когда Федя проснулся и вышел, крадучись, из конюшни, на земле лежал снег.
Смеркалось.
Снег голубел, как скворчиное яичко.
Федя сел на корточки, долго, осторожно опускал ладонь, чтоб и коснуться пороши, и не потревожить. Ему было жалко наступать на прекрасный, на голубой первый снег.
Поднялся на крыльцо, долго смотрел в белое пространство.
Теперь на земле потишало. Даже липовая аллея не была огромной и черной. Она отдалилась. Белесая дымка стояла меж дерев. А на сучьях, на каждой ветке, на каждом прутике лежал снег.
Федя закрыл глаза, стоял, ждал. И на его лицо опустилась снежинка. Снег уже не шел, но она взялась откуда-то, зацепилась за ресничку, и Федя все боялся передохнуть: как бы не улетела.
Так и стоял он, пока снежинка не растаяла.
Всю неделю творилось тихое колдовство. С понедельника до понедельника. Снег не летел и не валил, витал в неподвижном воздухе. Поглядишь — в голове и поплыло.
По дороге в школу Федя ловил ртом снежинки. Они были мохнатые, вкусные.
Но уже на втором уроке промерзшее стекло порозовело, скользнули неясные тени слипшихся последних снежинок, и вдруг алое полымя махнуло по стеклу снизу вверх, словно досадливо сбросили покрывало. Синий огонь так и зазвенел на листьях ледяных кактусов.
— Тебя! — толкала Лилька Федю под партой.
Федя вскочил.
— О чем мы говорили, Страшнов? — спросила Клавдия Алексеевна.
Опустил голову. Сейчас будет нотация, в дневник напишут…
— Ребята, а ведь мы Федю должны не поругать — похвалить, — услышал он нежданное-негаданное. — Вы посмотрите только, какой сад расцвел на наших окнах!
— Зимний сад! — уточнила Лилька.
— Вот что, — сказала Клавдия Алексеевна. — Давайте тихонечко посидим и посмотрим на узоры. Пока солнышко. Дома-то многим и некогда, небось, без дела на окна смотреть… По русскому одно будет задание — написать стихи о зиме. У кого получится — хорошо. У кого не получится — что же делать? Но попробовать все должны.
— А можно сейчас?! — загорелся Федя.
— Пожалуйста.
Ребята смотрели на окно. Яшка положил голову на руки, прикрыл глаза.
Мартынов, прикусив нижнюю губу, исподлобья взглядывал на окно, на Федю, скрипящего пером на весь класс, на учительницу. Открыл чистую тетрадь, встряхнул самописку, но писать не стал.
— Все! Готово! — сказал Федя.
— Пушкин! — хмыкнул Мартынов.
Клавдия Алексеевна удивилась, взяла тетрадь.
— Буквы-то как скачут, словно зайцы! — ребята засмеялись, Федя запылал. — О! Да ты молодец! Выйди к столу и прочитай.
Федя вышел к столу учительницы и торжественно, не боясь ухмылки Мартынова, прочитал.
Клавдия Алексеевна положила руки на Федины плечи.
— Молодец! Придешь домой, скажи маме: «Молодец я у тебя!» Пусть мама порадуется.
Но после школы Федя домой не пошел. Улизнул от товарищей и остался один. Ему давно не было так хорошо.
По сугробам пролез к реке, сел в снег под кустом лозы, затаился, чтоб стать частицей зимы, чтоб она не отвела ему глаза, пряча свои тайны.
Ветер, перебирая застывшие прутики, посвистывал, словно не умеючи, дул, как малый ребенок в глиняную птичку. Возле локтя Федя увидал вдруг строчку крошечных мышиных следов. Они прострочили узор вокруг кустов, вдоль реки. И, конечно, это была тайна. Если пойти по следам, они приведут к норке. И, может, там вход в ледяные залы дворцов зимы, но Федя не пошел по следам. Он услышал бег воды. Поднялся, сделал несколько шагов на звук и увидал. В снегу была как бы прореха. Всего с ладонь, ну, может, в две ладони. Вода была черная, но она перепрыгивала через какую-то преграду, и прозрачный завиток дрожал в черной лунке, как вихор на мальчишечьей голове.
Федя вдруг почувствовал — ветер-то не холодный, весенний. Зимы было еще ой-е- ей! — только начиналась. Видно, через ледовитые белые заслоны прорвался красный партизан, чтоб сказать всем, ожидающим весну: мы придем.
— Приходи! — шепнул Федя весне одними губами, без звука, чтоб зимы не обидеть.
Домой вернулся мокрый от лопухов ушанки до носков.
Его отругали и послали на печь отогреваться.
Федя лежал, вдыхая запах горячих кирпичей, сухой глины, хлебных крошек. Дремалось.
— Мама, — сказал он. — Я сочинил стихи. Ты хочешь послушать?
— Я слушаю, — откликнулась мама.
