Кук встал. Его отряхнули.
Отсморкался, вытер лицо, улыбнулся.
— Ну, как?
— Снегом щеки потри, чтоб горели.
Кук натер щеки снегом.
— Теперь сойдет, — остался доволен Яшка.
Кук убежал домой.
— Давай ко мне зайдем, — попросил Федя, — сказаться надо, где буду.
— Я тебя на улице подожду!
Мама братьев Ныряловых представлялась Феде женщиной большой, в сарафане, с косами вокруг головы. Может, оттого, что в доме Яшкином все прочно стояло на своих местах, чисто было, нарядно, а самой матери Федя еще ни разу не видел. Все работала или ездила добывать еду «своим галкам».
Братья Ныряловы, как всегда, сидели на печи. Их мама у окна подшивала валенок. Она и вправду была высокая, вокруг головы в три кольца коса, но одежда висела на ней, и руки из просторных рукавов выныривали худые, невезучие. Искали и не находили, падали вдруг, и опять торопились найти и делать, делать…
— Это Федя, дружок мой! — подтолкнул Яшка Федю к матери.
— Аграфена Ивановна! — поднялась с лавки женщина и поклонилась Феде.
Тот растерялся и тоже поклонился.
— Раздевайся, — сказал Яшка. — Валенки снимай. На печь полезем. Мы сегодня, мама, колядовать пойдем. Научи колядке хорошей.
Залезли на печь. Братья Ныряловы раздвинулись, пустили Федю на самое горячее место.
— Сюда, — тащил Федю Ванечка, меньшой. — У меня тут один кирпич — чистый огонь, пятки калить дюже хорошо.
Повозились, улеглись.
— Мам, — сказал меньшой. — А Федюха этот, который в гости пришел, муки нам приносил, когда мы в голод впали.
Федя толкнул Ванечку в бок.
— Чего дерешься? Правду говорю!
— Значит, добрый человек из него будет. Я ему и поклонилась потому.
Феде жарко сделалось, тесно.
— Мам, — сказал Яшка, — научи колядке-то!
Аграфена Ивановна отложила валенок, повела длинными пальцами по выпирающим от худобы скулам, задумалась. Яшка приложил палец к губам: не спугните, мол.
Аграфена Ивановна стала вдруг покачиваться, и, покачавшись, запела, тоненько, звеняще:
— А потом надо говорить: «Ты, хозяин, полезай в сундучок, доставай коляде пятачок. Ты, хозяйка, полезай в коробеечку, доставай коляде копеечку».
— Мам, — заныл Ванечка, — а мы с полуменьшим в чем пойдем колядовать?
— Дома посидите.
— Так ведь хочется!
Аграфена Ивановна задумалась, а Федя стал быстро сползать с печи.
— У нас Милка уехала, боты свои бросила. Они худые, но зимой не промокнешь.
Федя кинулся домой, не слушая Яшку, который звал вернуться.
Не раздеваясь, Федя полез под кровать, в ящик со старой обувью. Достал Милкины боты и свои ботинки, стоптанные, брошенные.
— Ишь, благодетель выискался! — всплеснула руками бабка Вера. — Евгения, иди сюда. Опять куда-то прет!
Вошла мама, взяла у Феди ботинки и боты. Федя опустил голову:
— Ныряловым ходить не в чем…
— А тебе завтра будет в чем? — закричала бабка Вера. — Отца твоего…
— Прекрати! — сказала мама. — Достань ящик.
Федя полез под кровать, достал ящик.
— Эти ботинки — вышвырнуть. Возьми белые валенки. Новые совсем умудрились сжечь. Залатать их трудно, носок сгорел, но можно изнутри овчиной заложить. Кстати, возьми кусок овчины. — Повернулась к бабке Вере: — Что смотришь? Все равно переезжать, а значит — выбрасывать.
Гурьбой ходили, вывернув шубы. Коляду Аграфены Ивановны не запомнили, пели другое:
