Йога-клуб. Жизнь ниже шеи

проговорил:

— Я и не на такое согласен, лишь бы жениться на ней.

Тогда мне эта фраза показалась слащавой, но разве не о таком мы все мечтаем? О человеке, который любит нас за наши странности. О возлюбленном, гуру или Боге, который смотрит на вас со всеми вашими чудачествами и противоречиями и видит не ущербную модель, а безупречную, уникальную душу, заслуживающую любви.

Лишь в двадцать восемь лет я наконец поняла. Начала ощущать внутри себя нечто настоящее и странное, что стремилось к признанию и любви. Частичку меня, которая хотела верить во что-нибудь, быть любимой без повода, просто потому, что я есть. Эта необходимость казалась мне слабостью. Дитя феминизма, я выросла с мыслью, что не должна нуждаться ни в чем, кроме собственных идеалов и амбиций. Что мне не нужна поддержка мужчины или гуру, и уж тем более Бога. Но почему тогда моя душа так отчаянно пыталась все это обрести? Я пыталась поделиться своими чувствами с Джоной, но мне помешала гордость. Ведь Джона считал меня сильной. Не могла же я его разочаровать. Вместо этого я летала домой при каждой возможности, чтобы побыть с родными: на долгие выходные, долгие каникулы. Но эти поездки все равно казались слишком короткими.

Пока я жила в Нью-Йорке, умерли и моя бабушка, и дед. О смерти бабушки я узнала вскоре после переезда и сразу же прилетела домой, сказав новому начальнику в крупной консалтинговой фирме, что им придется какое-то время обойтись без меня. Когда мне позвонили и сказали, что дед при смерти, я поступила так же. Мне могли пригрозить увольнением, но я не боялась. Я должна была попрощаться.

Мы с Гейбом приехали в один день — он отдыхал на озере Тахо и прилетел, чтобы исповедовать деда-протестанта, ставшего родным для моих двоюродных братьев-католиков. Мы все были там, заполонили приемную в больнице и доводили медсестер до белого каления, следя за тем, чтобы дедушка вовремя получал очередную дозу обезболивающего. Мы часами сидели рядом, пока его легкие медленно наполнялись жидкостью. Ухаживали за ним, шутили, а иногда — в промежутках между ночью и днем — молились.

Гейб приехал в больницу ближе к рассвету. Мы едва успели поздороваться, как он приступил к прощальному обряду. Мы с братьями и сестрой ждали его, а теперь взялись за руки у постели деда и начали молиться. Не знаю, чему или кому я молилась — своей голове, в которой стоял непрекращающийся звон? стуку в груди? Но я просила, чтобы дедушке не было больно. Я чувствовала, что его ждет вечный сон, что вскоре его уже не будет и мы никогда больше не увидимся. Но все же… все же… Я понимала, что могу и ошибаться.

Он умер, когда мы с сестрой пошли обедать. Мы бросились в больницу, и, когда прибежали, папа сказал, что у нас все еще есть шанс попрощаться, ведь после смерти все мы покидаем этот мир не сразу. Мы подошли к дедушкиной постели, а мои тетки тем временем расставляли вокруг него фотографии. Это были его портреты в разном возрасте: улыбающимся ребенком, новобрачным, отцом четверых детей. Был и снимок, сделанный в больнице за несколько дней до смерти бабушки: дед с заплаканными глазами держит на руках одного из своих правнуков. Тетки украшали его кадрами из его жизни, а мы с сестрой тем временем твердили, как нам будет его не хватать, как много он для нас значил. И тут я почувствовала, как в моей сжавшейся от печали груди что-то заработало: кто-то снова занялся невидимым садом моей души.

Вскоре после того, как я вернулась в Нью-Йорк после похорон деда, мы с Джоной поехали за город на свадьбу двух новых друзей, ставших нашей маленькой нью-йоркской семьей. Невеста попросила меня провести урок йоги утром перед свадьбой, и я согласилась, хотя мысль об этом приводила меня в ужас. До сего дня это единственный урок, который я вела, не считая пробного на Бали. Вообще говоря, я даже не являюсь сертифицированным преподавателем йоги. Во время учительского курса я три дня провалялась с отравлением, и для получения сертификата мне не хватило нескольких часов. А поняв, что я вовсе не хочу быть преподавателем, а хочу остаться учеником, решила не наверстывать упущенное. (Разумеется, если вы придете ко мне в гости и мы выпьем много вина, я, может, и проведу спонтанный урок йоги. Я даже придумала свое собственное направление. Алко-йога. Со своими пранаямами, которые заключаются в том, что я буду отнимать у вас курево. Никакие сертификаты не нужны.)

Итак, стоял прекрасный осенний день в пригороде Нью-Йорка. Все наши друзья из Сиэтла и Нью-Йорка были там. Многие из них недавно поженились и выглядели так, как я хотела бы себя чувствовать. Мы с Джоной не ссорились, потому что для этого виделись слишком редко. Нет, мы с ним просто не взаимодействовали. Двигались по разным траекториям. Я мрачно строила планы, как наладить и укрепить наши отношения и сделать нас счастливее, но сложно было что-то наладить, когда я постоянно летала домой, бросая Джону одного в Нью-Йорке. Планирование изменений теперь вызывало у меня лишь страшную усталость.

Я провела занятие в старой пристройке у реки. Моими учениками была половина гостей. Я явилась пораньше — растянуть мышцы и подумать, что я буду делать. Мое тело было жестким. Я не занималась йогой уже несколько месяцев — с тех пор, как решила, что вся эта йога — сплошное надувательство. Дать им, что ли, урок йога-аэробики, которой учат в Нью-Йорке? Или что-то более мягкое и глубокое, вроде класса Джессики на Бали? В результате я провела занятие в стиле Индры и Лу. Нервничала, конечно, но через несколько минут возникло такое впечатление, будто это они, а не я, ведут класс. И объясняя друзьям асаны, словно нашептанные голосом Индры, я вдруг вспомнила кое-что о йоге, что так легко забылось в мире звездных инструкторов и пустой болтовни о возвышенном. Йога питает меня настоящую. Меня уязвимую, меня истинную — то место внутри, которое действительно является мной. Душа ли это или нервная система — не знаю. Но я своими глазами видела, как люди на моем занятии подпитывались энергией своего истинного «Я». Чувствовала, как само пребывание в пространстве, где все погружены в ритуал, призванный возвысить сердца — наши грубые и тонкие сердца, — питает нас. И это слово — питает — не давало мне покоя той осенью, когда я готовилась причинить боль человеку, которого любила. Я больше не стыдилась слащавости этого слова, его банальности. Это было самое верное слово, и только оно имело значение. Оно оправдывало всю боль, ведь когда-нибудь боль должна была пройти, и тогда я смогла бы освободиться и зажить жизнью, которая питала бы мою душу.

Видите ли, мне надоело впустую тратить время.

2 мая

Сегодня идем к обезьянкам. Через два дня конец курса, возможно, другого шанса не представится.

Собиралась провести день с друзьями, но потом поняла, что должна побыть одна. Утром мы вместе позавтракали в «Каса Луна», и я в шутку предложила заказать «Шоколадную смерть». Ну ладно, не в шутку. Допустим, я серьезно задумывалась об этом. Но не заказала из-за того, что сказала Барбель. Я заявила, что пирожное нужно мне, потому что шоколад стал для меня заменителем секса. А она ответила:

— Нет, Сюзанн. Ты продолжаешь есть пирожные, потому что у тебя нет самодисциплины.

Все засмеялись, включая меня, но теперь вот не могу забыть ее слова. Как же мне стыдно. Я мечтала о трансформации, обманывала себя, что, мол, становлюсь новым человеком, более гибким и просветленным, а на самом деле не изменилась ни капельки. Сижу на скамейке у входа в обезьяний лес — и вот она я, такая же растрепа, как обычно, только руки немножко накачала да эго раздула. По пути из «Каса Луна» заметила, что Убуд уже не кажется полным экзотических личностей и странных звуков, как раньше. Это не убежище и не портал в другой мир, а просто место, где я сейчас. Я по-прежнему среди людей, по- прежнему хожу по улицам в том же теле. Все та же я, наблюдающая за собой.

Слышу крики обезьян.

Когда мне было семь лет, мы с папой состояли в клубе при Молодежной христианской ассоциации — «Индейские принцессы». Каждый месяц мы встречались с другими папами (их звали «следопыты») и дочками («принцессами») и надевали кожаные обручи, из которых торчали яркие перышки. Еще у нас были кожаные жилеты с бахромой, унизанной бусинками. Большие деревянные бусины выдавались в награду — каждая была знаком отличия за овладение каким-нибудь индейским ремеслом, например стрельбой из лука или копчением лососины. Будучи индейскими принцессами, мы учились быть как Покахонтас, которая умела рисовать всеми цветами ветра и не была неженкой, как девчонки из пригорода. У нас были крутые имена в