— Это уже было, — перебил Олег, — ты повторяешься, Лина.
— Мне было хорошо с тобой. В кои-то веки мне было взаправду хорошо. Все могло бы быть так замечательно. Мы бы с тобой уехали куда-нибудь. Куда надо, туда и уехали бы, — заторопилась она, упреждая вопрос. — Такое шикарное задание. А ты.
— Сволочь, мерзавец, дурак, — повторил Олег. — Пусть так. Только почему на меня, убогого, столько пороху растрачено? Мало ли таких молодых, красивых, сильных и ловких? Неприкаянных?
— Значит, мало, — отрезала Лина. — Тебе предлагается исправить ошибки и загладить свою вину. И приступить к выполнению той работы, которую предлагает тебе Петр Иванович.
— У меня уже есть работа, — ответил Олег и погремел ведром, — просто замечательная работа. И дал мне ее как раз Петр Иванович.
— Ты не понимаешь, — прошелестели лепестки, — могло быть гораздо хуже. И ты не знаешь, от чего отказываешься.
Она помолчала, а потом, поняв, что Олег больше не намерен поддерживать беседу, закончила устало, безжизненно:
— Я так и знала, что все бесполезно. Что ты сорвался с крючка. Воля твоя. Только никто этого просто так не оставит. Ты вынужден будешь прийти сам или.
— Или? — равнодушно и немного насмешливо спросил Олег.
— Увидишь. На своей шкуре испытаешь, что происходит с теми, кто не прошел проверок! Уж не обессудь! И не обижайся потом, если попадешь под колеса, ненароком сопьешься или если тебя сочтут буйнопомешанным.
— Да я и не обижаюсь, с чего ты взяла? — иронически поднял брови Олег и посмотрел вслед улетавшей вороне.
Лина метнулась в машину, хлопнула дверцей и, резко развернувшись, понеслась по дорожке, предназначенной для катафалков. Сехмет разъяренная, Сехмет львиноголовая. Сехмет — богиня войн, раздоров, разорения. Сехмет, которую послал к людям Ра, когда решил, что его перестали почитать как должно. Сехмет — бывшая Хатор, богиня любви.
Хатор обратилась в Сехмет, так как решила, что любовное безумие, которое она в силах наслать на людей, будет недостаточным наказанием за их непочтительность. Хатор-Сехмет, сама несчастная безумица. Сехмет побежденная и тем более опасная.
— О, как вы ее обидели! — послышался позади Олега бодрый молодой голос. — Унеслась, как ошпаренная сука. Извините, но это так. Вы не видели тут моих докторов? В смысле, студентов? У нас тут должно состояться практическое занятие, в этой печальной обители. Вы сами не студент, случаем? Я — профессор, Роза Еноховна Шон.
Олег от неожиданности резко обернулся, нога скользнула на мокром корне старого тополя. Чтобы удержаться, он взмахнул рукой и съездил пустым ведром Розу Еноховну по коленкам.
— Слушайте, мне больно! — сообщила Роза Еноховна, растирая колени обеими руками. — Так вы студент?
— Нет, — ответил Олег, поняв, что извинений от него не требуется, — я всего лишь «декабрист».
— Э-э?.. — вопросительно протянула Роза Еноховна. — Из психиатрии? В самоволку изволили отправиться?
— Пока нет, — еще раз усмехнулся Олег, — не из психиатрии, но мне тут сулили. В недалеком будущем. Карьеру буйнопомешанного.
Он и сам не знал, зачем сообщил ей об этом. Сказалось, вероятно, напряжение, которое он, не отдавая себе в этом отчета, испытал при разговоре с Линой. Разговор Олега вымотал, растревожил, и он, наслушавшись рассказов своих «коллег» по работе в морге, теперь понимал, что угрозы Лины скорее всего не были пустыми, что его теперь вряд ли оставят в покое. Могущественная организация не допустит сомнений в своем могуществе. Вряд ли, разумеется, его собьет машина в тихом переулке — он не владеет никакой важной информацией, но очередных пакостей и подстав, Олег не сомневался, ждать не придется.
— Вы о чем задумались? С чего начать свою карьеру сумасшедшего? — полюбопытствовала Роза Еноховна. — Между прочим, объясните-ка свой статус. Почему это вы декабрист? И при чем тут ведро, которым вы размахиваете? Ведро — это ближе к Дон Кихоту, в его стиле, я хочу сказать. У него, если помните, был тазик… Вы читали «Дон Кихота»?
Профессор Шон испытующе глядела на Олега, глядела так, как будто от его ответа многое зависело.
— Не пришлось, — сознался Олег, а потом вспомнил: — Моя школьная учительница математики очень ценила эту книгу и читала ее в оригинале, по-испански. Два года назад, когда я был в армии, она исчезла, эта моя учительница. Ее искали с милицией и не нашли. Вы на нее похожи, вот я и вспомнил. А «декабристами» называют тех, кто огреб пятнадцать суток по какому-то декабрьскому указу.
— Чего только не узнаешь. — пробормотала Роза Еноховна. — «Декабристы», исчезающие учительницы. — Она достала из кармана распахнутого пальто старинный черепаховый портсигар с монограммой из латинских букв
— Охрана в морге греется. Что-то долго. Умерли они там, что ли? — забеспокоился вдруг Олег.
— А ваша какая забота? — весело, как давешняя ворона, посмотрела на Олега Роза Еноховна. — Я бы на вашем месте сбежала. Охране — втык, а вам приятно.
— Недальновидно, — поддержал шутку Олег, — я ведь не рвусь в психушку.
— Ага, — понимающе кивнула профессорша, — вот, значит, как. Декабрист вы наш. Диссидентствуем, значит. Бунтуем, значит, помаленьку?
— Да ничего подобного! — возмутился Олег. — Я вообще не понимаю, что ко мне прицепились! Свет на мне клином сошелся, что ли?! Тайны какие-то, загадки. Они же прямо ничего не говорят. Какая-то муть зеленая.
— Муть зеленая, — вздохнула Роза Еноховна и погладила пальцем камею, приколотую под воротником блузки. На камее была изображена девушка с пышным цветком. — Муть зеленая. И никак эта муть не осядет. — Она глубоко затянулась, выпустила ноздрями дым и продолжила: — Я когда-то тоже не захотела глотать эту муть. Я была красоткой и умницей, талантливой медичкой, и меня сочли перспективной в смысле. В смысле налаживания некоторых связей, а может быть, и… тихой и незаметной ликвидации таковых. Прямо в больнице. Но я отказалась, хотя сулили немыслимые по тем временам льготы. Мне пригрозили, а я сделала финт ушами: устроилась работать в трупарню. Уж не знаю, как сейчас, а тогда обитатели морга-то оперативной разработке не подлежали.
— Вас оставили в покое? — спросил Олег.
— Оставили, как это ни странно, — кивнула Роза Еноховна. — Слегка погрозили пальчиком и оставили. Наверное, решили, что я достаточно наказана тем, что нюхаю трупы. Какие-то перспективы у меня появились только в конце пятидесятых, но появились же. И я ухитрилась стать профессоршей. Теперь терзаю оболтусов.
— Надо же, — только и сказал Олег и тут же спросил подозрительно:
— А мне вы зачем рассказываете?
— Разболталась по-старушечьи, — хитро улыбнулась Роза Еноховна, — а вам урок, если умны. Какой урок, поняли?
— Подумаешь, урок, — по-хамски скривился Олег — Если прижмут, отфинтить и пересидеть? Что такого-то?
— Не скажите, господин декабрист. Не каждый на такое решится. Большинство делает иной выбор, по трусости ли, по жадности ли, по глупости ли. А некоторые на рожон лезут. Это красиво, но не мудро.
Олег хотел было ответить, что он и не собирается лезть на рожон, что у него нет для этого никаких идеологических оснований, просто некий Петр Иванович, склизкий и липкий, ему физически противен, а
