в этом, все кричали, и он страшно орал, хотя на работе был уравновешенным и в общении с другими людьми производил впечатление доброго, умного и немногословного ученого).
Отец не дал дочери ключей от той квартиры.
Вообще, с этими ключами он носился, по выражению жены, как с ядерным чемоданчиком: имел их всегда при себе.
Дело доходило даже до смешного: он их прятал и не говорил где. Дочь и жена, когда он скрывался по утрам в ванной, шерстили всё вокруг его письменного стола и книжных стеллажей, не говоря уже о проверке сумки и карманов (это у них превратилось в страсть), пока не выяснилось, что отец семейства всегда эти ключи уносит с собой, и в ванную, и в туалет.
В конечном итоге данная ситуация напоминала последние годы жизни Льва Толстого, когда жена охотилась за малейшими его записями в дневниках.
Муж доставал жену этими своими сравнениями, после того как однажды в субботу днем в материнской квартире посмотрел по каналу «Культура» фильм про уход Льва Толстого. Они оба с мамой любили этот канал, и он, приходя, всегда его включал.
И отец, доморощенный Лев Толстой, даже иногда восклицал, что он скоро будет вынужден уйти вообще от вас, вы, две Софьи Андреевны: заманали меня вконец.
Разумеется, они в ответ остервенело сулили ему уйти куда подальше, известно куда.
Но что поделать, обе Софьи Андреевны вынуждены были каждые три дня затаиваться и ждать, придет-не-придет хозяин дома, полив свои цветы.
Но он являлся, голод не тетка, а покупать еду в магазинах, как это делают все люди, ему было не по карману, деньги отцу семейства оставлялись только строго на сигареты, да и сварить он себе ничего бы не смог.
На работу и с работы его возила жена на семейном драндулете, всё.
Как он мечтал о сырокопченой колбасе, о «Макдоналдсе», о простых сосисках в тесте, даже о мороженом: об этих лакомствах подросткового периода. Но ему они были недоступны.
В обеденный перерыв этот бедняк не ходил вместе со всеми в соседние обжираловки, нет: он кипятил себе воду, заваривал траву (ромашка плюс шалфей, выращенные женой на даче), ел ледяной салат из баночки и в заключение гречневики (котлеты из каши), или морковные котлеты, или картофельные.
Еда эта пролетала, как торпеда, по пищеводу и далее в желудок, согретая горячим травяным настоем.
Он уже привык к тому, что главное удовольствие ждет его на ночь, суп с костью, жареная курица или кусок мяса с фасолью. К этому он мысленно стремился весь свой рабочий день.
А на работе его обед шел под лозунгом «у него предъязва». Жена вбила этот термин ему в голову, и он про эту предъязву всем давно объяснил и даже часто повторял, отказываясь от похода в кафе даже с получки: «У меня это»,— и все хором повторяли диагноз.
Женский народ на работе тайно потешался над ним, над этими его маленькими чудачествами, однако его все уважали и ценили его разум, знания и доброту.
Таких мужиков у них не было. Да и вообще в их лаборатории мужиков не было. Он был один как царь.
Поэтому бабы наловчились кормить его своими домашностями, приносили кто что мог, а уж день рождения или двадцать третье февраля, мужской день, превращались просто в обжираловку.
Он приходил домой совершенно не в силах что бы то ни было съесть.
Жена ворчала, она тоже приготовила ему праздничное пиршество, а тут такой конфуз. Он жаловался на живот и быстренько ложился спать.
Зато в остальном он был здоров как конь, болел только насморком и не знал, что такое городской транспорт, все эти толпы, в которых тебя вертят как в стиральной машине, он не знал, что такое очереди на маршрутку и зимние, темные вечера на улице в ожидании, когда можно втиснуться в транспорт и ехать домой.
Пиво! Пиво было его заветной мечтой, но эта мечта его сбывалась ежедневно. Откуда у него были деньги на банку пива, жена не могла взять в толк, но он каждый вечер благоухал этими хмельными запахами, хоть ты тресни.
— Пиво пил? Воняет на всю машину,— говорила злобная и озадаченная жена, к которой муж залезал, прождав ее звонка у себя в опустевшей лаборатории.— Смотри, уже пузо не умещается в ремне безопасности!
Вот это была его тайна, запах пива и выросший пивной животик, и раз в три дня одинокие поездки «к себе» (тут уж она его не возила, еще чего, он шел пешком, когда-то многие годы назад он нашел себе этот институт буквально в десяти минутах ходьбы и оставался на этой работе, как галерный раб, потому что его привязывала к месту службы близость жилья).
Откуда у него оказывались деньги на пиво и на метро возвращаться домой?
А они у него были.
Жена, которая давным-давно навела контакты в бухгалтерии института, знала до копейки все его заработки и авансы и получала их из рук в руки скрупулезно, день в день.
В ответ на бешеные вопросы жены, откуда у тебя деньги, он улыбался и говорил — от мамы.
На самом же деле он у себя в лаборатории взял сверхурочную работу для одной фармакологической фирмы. Он был биохимик, и биохимик высокой пробы, с хорошими руками, аккуратный как аптечный провизор, и, когда в лабораторию завеялись посторонние люди с конкретной заявкой, с рецептурой и материалами, этот скромный кандидат наук встрял в беседу довольно настырно (ее вели гости с одной пожилой лаборанткой) и немедленно предложил тут же, на ходу, ряд усовершенствований. И перехватил эту работу, вызвав пожизненную ненависть лаборантки.
Лаборантка восстанавливала против него коллектив, с ним уже разговаривали холодно и не кормили, однако он в этом больше не нуждался, так как получил работу. Хапнул!
И теперь все время он был занят, корпел над дальнейшим улучшением препарата, его мозг раздувал пламя внутри черепа, жизнь стала интересной. Мало того, это лекарство, которое он готовил малыми порциями и сдавал раз в неделю, как выяснилось, спасало жизнь людям, больным редкой болезнью. Диагноз-то поставить и то было сложно, но лечить умела только эта фирма (два пришедших в институт человечка), а в ней один изобретатель Миша, который в свое время подался за рубеж, унося с родины в клюве свое изобретение вкупе с подробной рецептурой, это было его ноу-хау, он уселся в Германии как угнетенный еврей, но без знания языка и как мужик со странностями, и он не смог там пробиться ни в одну из могущественных корпораций, не сумел объяснить, как из дешевых компонентов при соблюдении лабораторной чистоты (и не спеша) можно получить эликсир жизни для тяжело и редкостно больных людей.
И только вернувшись обратно в сумасшедшую Москву, при помощи Интернета этот Миша нашел себе армянского соратника Леву.
Лева, не менее больной на голову идеалист с коммерческим уклоном, проникшись идеей помочь человечеству, продал свою стоматологическую клинику и двухэтажную квартиру в строящемся доме, вложил деньги в разработку препарата и начал ждать.
Огромное количество времени, сил и денег ушло на то, чтобы пробить инстанции в Министерстве здравоохранения.
Такая хитрость Леве снова не удалась, и Миша с Левой стали искать лабораторию, где бы их препарат производился подпольно.
Они уже знали примерный список людей, больных этой странной болезнью, страдальцы поймали друг друга в Сети.
Ну и в результате Лева и Миша нашли себе бедного человека, который готовил им необходимый препарат в беднейших условиях, совершенно не приспособленных ни для каких научных подвигов, но, тем не менее, бедный человек создавал этот препарат в высшей степени скрупулезно и соблюдая стерильность (так же данное лекарство готовили в разных лабораториях по нищим городам нашей страны).
Это была зашифрованная агентура, лаборантки ничего не знали друг о друге, ничем не располагали, кроме череды необходимых действий, им выдавались исходные материалы и инструкции.
Лева и Миша платили за полученное сразу же, хоть и немного.
