тщеславные старейшины племен обдумывали заговор, чтобы заменить сильного Бабура слабым Джа- хангиром. Однажды, во время поездки вдоль неизведанной реки Инд, Джахангир поделился с ним тайной, доверенной ему Баки, – военачальники хотят под каким-нибудь предлогом отослать Бабура с несколькими приближенными из лагеря и провозгласить Джахангира государем. Бабур взвесил предостережение и пришел к выводу, что заговорщиками – Джахангир не назвал никого, кроме Баки, – были бывшие приближенные Хосров-шаха (еще не расставшегося со своей головой). Однако обойтись без них он не мог, – во всяком случае, пока в стране находился Муким, претендент на престол, а за северными перевалами хозяйничали узбеки.
Часто говорят, что мысль о завоевании Индостана посетила Бабура во время одной из его поездок, когда он выехал из желтого ущелья Хайбер и остановился у серых вод Инда. Едва ли в это можно поверить. Его разношерстная свита предпринимала эти поездки в грабительских целях – они искали зерно, скот и буйволов за пределами Кабула, чтобы прокормить себя и жителей столицы. По всей видимости, в течение этого, 1505 года рядом с Бабуром не было человека, на которого он мог бы положиться и оставить у себя в тылу. И свое первое впечатление от Индии он описывает без всякого энтузиазма.
«Я никогда еще не бывал в областях жаркой полосы и пограничных с Хиндустаном местах. Когда мы достигли Нингнахара, перед нашими взорами предстал совсем другой мир; трава – другая, деревья – другие, звери – другие, птицы – другие, нравы и обычаи народа – другие. Я удивился, и действительно, там есть чему удивляться».
На обратном пути Бабур и его спутники с трудом преодолели безжизненную иссохшую равнину, где лошади падали замертво, а вслед за тем их лагерь был сметен внезапно налетевшим ураганом.
Возвращаясь домой с отарами угнанных с пастбищ овец, Бабур неожиданно вышел к большому озеру и составил его жизнерадостное описание.
«Недвижная поверхность стоячей воды предстала перед нами, весьма обширная. Степи на противоположной стороне не было видно. Вода, казалось, сливается с небом. Горы и холмы на другом берегу, словно горы и холмы в мареве, которые кажутся висящими, тоже как будто висели между небом и землей; между небом и водой то и дело появлялось и исчезало что-то ярко-красное, как вечерняя заря. Это продолжалось до тех пор, пока мы не приблизились к воде; подойдя близко, мы поняли, что это дикие гуси: не то десять тысяч, не то двадцать тысяч, очень много диких гусей. Там оказались не только эти птицы; на берегах водится бесчисленное, несметное количество всяких других птиц. На берегу оказалось много птичьих яиц».
Как обычно, Бабур не ушел от похожей на марево стоячей воды, пока не выяснил со всем тщанием, какие речушки впадают в озеро, когда они пересыхают и какое количество воды остается в этом природном резервуаре после того, как ее часть забирают для орошения долины. Читая его записки между строк, можно почувствовать, что он был полон решимости понять эту горную Землю Каина и сделать ее своей землей. Вскоре он проникся к Кабулу истинной любовью.
Сначала он, безусловно, выдержал роль правящего монарха и выделил Джахангиру собственную вотчину, отдав ему второй по значению город Газ-ну, а также наделил землями своих приближенных. Получив что-нибудь в подарок, – а в Кабуле они были редкостью, – он старался сделать ответный подарок. Едва ли можно найти ущелье, которое он не подверг своему осмотру. Он собирал совещания по любому поводу – даже в тех случаях, когда к нему прибывали представители диких племен, держащие в зубах пучки травы в знак своей покорности. Подавив сопротивление афганских племен, укрывшихся в вырубленных в скалах горных крепостях, он складывал пирамиды из голов убитых врагов, чтобы отметить место сражения памятным курганом. Это был древний монгольский обычай, и, судя по всему, именно тогда Бабур впервые начал его применять. Нередко случалось и так, что он отпускал всех пленных на свободу, чтобы продемонстрировать невежественному народу свое милосердие. Афганцы очень отличались от дружественных горных племен Ферганы, которые признавали его своим законным государем. Ему никогда не удавалось реквизировать у них достаточное количество зерна, чтобы накормить людей, последовавших за ним с берегов Аму. Кроме того, он переоценил продуктивность горных пастбищ, и «страна жестоко потерпела», – признавал он.
Единственная предпринятая им попытка изменить экономику своего нового государства привела к восстанию.
Как обычно, – на своих ошибках, – Бабур учился управлять страной. Десять лет назад он был ребенком, во все глаза разглядывающим чудеса Самарканда и втайне мечтающим о троне Тимура, который достался ему лишь на сто дней; оказавшись в изгнании, этот мальчик устраивал беззаботные скачки со своими товарищами, веря, что Бог не оставит его своей милостью. Теперь он понял, что сан монарха не означает ничего, – разве что обязанность руководить населением, да к тому же кормить семьи подданных. Теперешний умудренный Бабур не стал бы слушать предсказателей; он спокойно выслушивал советы Баки Чаганиани, тщательно взвешивая их в уме.
Скрывая свое недоверие, он придирчиво оценивал каждого, кто выезжал в походы вместе с ним, – Тигр не позволял себе праздного отдыха в кабульском Доме Цветов. Отважный всадник в погоне за врагами направил своего коня в реку, но обнаружил, что за ним не последовал никто; после секундного колебания воин вышел на берег и один пошел в атаку на врагов, которые обратились в бегство, выпустив в него одну- две стрелы. Было ли это рисовкой или свидетельствовало о смелости и самообладании, которые служат лучшими помощниками в безнадежной ситуации? Бабур публично похвалил его, а затем отметил его личной благосклонностью. Баки начал собирать в свою пользу дорожную пошлину в окрестностях Кабула. Было ли это проявлением неуважения к власти? Бабур назначил Баки, вместе с полудюжиной других приближенных, в охрану и стал наблюдать, как поведет себя Баки, получив почетную должность. Очень скоро Баки поставил у своих ворот людей, которым было поручено бить в литавры, оповещая о его появлении. Такой привилегией пользовались только законные государи.
Следующее оскорбление со стороны Баки было непростительным, – во всяком случае, в глазах Бабура. Брат Хосров-шаха – к тому времени последнего уже не было в живых, – стада которого насчитывали несколько десятков тысяч овец, прислал для нужд армии, испытывавшей острую нехватку продовольствия, всего лишь пятьдесят голов. Бабур воздержался от публичных упреков, хотя и не скрыл своей ярости. На что Баки, имевший обыкновение по всякому поводу надменно требовать отставки, попросил разрешения оставить свой пост. К его удивлению, Бабур, обычно не соглашавшийся с ним и уговаривающий его остаться, немедленно удовлетворил эту просьбу. Обескураженный и недоумевающий Баки послал к государю доверенного человека, чтобы напомнить об одном обещании – Бабур обязался простить ему девять оскорблений (таким правом пользовались приближенные вельможи при дворе Чингисхана – их не подвергали наказанию, пока количество проступков не превышало священное число девять). В ответ Бабур вручил посланцу список из одиннадцати оскорблений, нанесенных ему Баки.
Итак, не имея повода остаться, Баки отбыл вниз по реке, вместе со всеми домочадцами, – в Хайбер, где его караван попал в засаду вождя Юсуфзаиса, который предал Баки смерти и взял себе его жену.
«Хотя мы отпустили Баки, не сделав ему никакого зла, но его зло вышло ему навстречу, и он стал пленником своих собственных дел». Это прозвучало очень похоже на поминальное слово по Али Досту.
Так или иначе, но для Тигра пришло время разобраться со свирепыми независимыми племенами, угнездившимися на горных вершинах и перекрывавшими зимние дороги. Среди них выделялись Юсуфзаис (Юсуф Заис), Изахаил (ИсаХаил) и в особенности туркмены-хазары, которые оказывали поддержку Бабуру по пути в Кабул. Когда они убили одного из так почитаемых им дервишей, Бабур с небольшим подвижным отрядом неожиданно выступил на них в поход в самый разгар зимы. Зимний лагерь и конная база афганцев располагались в высокогорной местности Дара-и-Хуш, и у них были все основания чувствовать себя в безопасности.
«Той зимой выпало очень много снега. В этих местах в стороне от дороги снегу было коням по брюхо. Воины, вышедшие ночью в дозор, из-за обилия снега до рассвета просидели на конях. [В походе Бабур настолько ужесточил дисциплину, что часовым, заснувшим на посту, вырывали ноздри.] Дара-и-Хуш – диковинная долина. Почти на полкуруха от устья этой долины тянется узкий проход, дорога пролегает по склону горы. Ниже дороги – крутизна в пятьдесят – шестьдесят кари, выше – узенькая тропинка, по которой всадники проезжают один за другим. Миновав эту теснину, мы шли до времени между молитвами и, не нагнав хазарейцев, заночевали в одном месте. Нашли жирного верблюда, принадлежащего хазарейцам, и
