некоторые черты, которые наводят на мысль о его сходстве с самим Бабуром. Этот подробный портрет продолжает характеристика всех родственников Хусейна, его жен и детей – он имел четырнадцать законных сыновей и двенадцать дочерей, – а также его вельмож и состоявших при дворе служителей искусства. В заключение Бабур добавил собственные рассуждения, и касались они одной сварливой особы.
«Первой его женой была мать Бади-аз-Замана-мирзы [старший сын, хотя любимцем был другой – Музаффар]. Она была очень сварлива; ее строптивость надоела мирзе, и он, в конце концов, ее оставил и избавился от нее. Что поделаешь! Право было на стороне мирзы.
Вспоминал ли Бабур об Айше, когда писал эти строки, или он думал о другой женщине? Это самое резкое высказывание, которое Бабур позволил себе о женщине. Однако из всех женщин, с которыми он был связан в жизни, лишь одна не оправдала его ожиданий. Полный жизни портрет Хусейна был, возможно, прощальной речью Бабура, предназначенной последним Тимуридам – набожным убийцам и пьяницам, которые любили искусство, претендовали на славу поэтов и ухитрились погубить друг друга.
Преодолев горный барьер, Бабур спустился к извилистой реке, на берегу которой была назначена его встреча с дядей. И здесь он услышал, что пришел слишком поздно.
«В конце этого года в месяце зу-ль-хиджа[33] султан Хусейн-мирза повел войско против Шейбани-хана, но, достигнув Баба-Илахи, отправился к божьей милости».
Это известие не остановило Бабура, и он продолжил свой путь в Герат.
Глава 4 Вино Герата
Тигру оказывают прием
Поздней осенью 1506 года состоялась встреча Бабура с вооруженным хозяином Герата. С большим удивлением он вдруг обнаружил, что перед ним расстилается поле, на котором будто бы раскинули расшитую золотом скатерть. Берега маленькой Птичьей реки (Мургаб) пестрели шатрами, как во время праздника. Как в свое время юный король Англии, Тигр дивился окружавшему его великолепию, которое составляло разительный контраст с его собственным убожеством. После нескольких лет, проведенных в лишениях полевого лагеря, он вдруг сошел с коня посреди роскошного, уставленного шатрами двора, и первым его чувством было невероятное смущение.
Он успел разглядеть лишь штандарты знатных вельмож из дальних городов, черные халаты диких туркменских вождей и лицо своего брата Джахан-гира, застывшее от страха. Вокруг него засуетились слуги, распорядители торопились объявить, что его появление принесло удачу, и наставляли его, как вести себя во время приема – на сколько шагов выйти вперед, как низко склониться перед старшим сыном оплакиваемого Хусейна. В образовавшейся давке кое-кого из придворных настолько стиснули другими телами, что, приподняв над землей, пронесли так несколько шагов; другие, пытавшиеся выбраться из толпы, были оттеснены далеко назад. (Несмотря на общее столпотворение, от острого глаза Бабура не укрылись эти подробности.) По расстеленным коврам он вошел в царскую беседку, затянутую дорогими тканями; в альковах, за столами, уставленными фруктами, соками и ледяными шербетами, церемонно восседали достойнейшие мужи – в порядке, соответствующем их рангу.
Войдя в беседку, Бабур в сопровождении Касима приблизился к возвышению, на котором ждал его сын Хусейна.
«Было договорено, что, войдя, я поклонюсь, а Бади-аз-Заман-мирза встанет, подойдет к краю возвышения и мы поздороваемся. Войдя в беседку, я отвесил один поклон и не медля пошел даныие. Бади-аз-Заман довольно неторопливо поднялся и вяло двинулся мне навстречу. Так как Касим-бек был моим доброжелателем и считал мою честь своей честью, он потянул меня за пояс. Я понял и пошел тише, так что мы поздоровались в установленном месте… Хотя попойки не было, но в том месте, где поставили кушанье, разостлали скатерть и уставили ее золотыми и серебряными кубками.
Прежде наши отцы и родичи тщательно соблюдали устав Чингисхана. В собрании, в диване, на свадьбах, за едой, сидя и вставая, они ничего не делали вопреки уставу. Устав Чингисхана не есть непреложное предписание Бога, которому человек обязательно должен был бы следовать; кто бы ни оставил после себя хороший обычай, этому обычаю надлежит подражать, а если отец совершал дурное дело, его должно заменить хорошим делом».
Эти размышления о традициях великого монгола невольно выдают смятение, царившее в душе у Бабура. Он никогда не следовал этим правилам, с детства установив для себя совсем другие, основанные на религиозных принципах; сугубо монгольская церемонность ханов, его последних родственников, наводила на него скуку. Но теперь, при встрече со своими царственными двоюродными братьями, он чувствовал себя чужим. Вспоминая о своем убогом лагере, он ощущал свою принадлежность к наследникам монголов; участвуя в охоте или сражении, он всегда помнил о суровых правилах монгольского воинства. Ему было совершенно очевидно, что царевичи Герата не задумывались об этом.
Во время второй встречи старший царевич, Бади-аз-Заман, уже не был так внимателен к Бабуру, на что тот отреагировал довольно болезненно. Бабуру представлялось, что после смерти старого Хусейна право на главенство среди уцелевших Тимуридов принадлежит именно ему. Он не мешкая послан двух беков к своим гостеприимным хозяевам с посланием, в котором говорилось, что, несмотря на молодость (в то время ему было двадцать три года), Бабур сумел снискать воинскую славу, дважды вступая в битву за Самарканд и отняв у врагов престол своих предков. После этого Бади-аз-Заман оказал ему любезность и пригласил на пир.
Бабур отметил, что «это была спокойная пирушка, без подвоха и обмана. Находясь на берегах Мургаба, я два или три раза бывал на пирах у мирзы. Так как все знали, что я не пью, то меня и не принуждали. На столах расставили всевозможные закуски, подавали всякого рода кушанья – жареных кур, жареных гусей…. К Музаффару-мирзе я тоже однажды пошел на пирушку. Хусейн Али Джалаир и Мир Бадр состояли при Музаффаре-мирзе. Охмелев, Бадр пустился плясать и хорошо проплясал; этот род пляски, кажется, изобретение Мир Бадра».
Очарованный Тигр во все глаза следил за происходящим. В силу своего возраста он не мог не восхищаться искусными танцами и музыкой, поразившей его ранее неслыханными мелодиями. Сидя поодаль, он поражался возбуждающему действию крепких напитков и дал себе слово когда-нибудь непременно попробовать запретное вино. Когда он допустил промах, разрезая гуся, любезный Бади-аз- Заман взял у него нож и ловко разрезал птицу сам.
В то же время Бабур не мог избавиться от дурных предчувствий. Целых три месяца эти хозяева Герата тянули время, а теперь только и делали что устраивали праздники друг для друга. Оба царевича были приятны в общении; они знали толк в пирах; но не делали ничего для подготовки к сражению. На войне, со всей ее стратегией и тяготами, они были чужими.
Праздники продолжались, а тем временем пограничный город Балх сдался Шейбани-хану.
Узбекские всадники приблизились к Мургабу, до которого было всего сорок миль. Принцы не пожелали отправить туда несколько сотен всадников, чтобы отогнать неприятеля. Бабур вызывался сделать это, но получил отказ, – возможно, потому, что царевичи побоялись, как бы это сражение не принесло ему еще большую славу.
До зимы было рукой подать, и узбекский хан, отлично осведомленный о союзе своих неприятелей, спокойно удалился в укрепленный Самарканд. Возможно, опытный полководец никогда не слышал о здешней зиме, однако он явно был не против того, чтобы противники разошлись по домам на это суровое время. Вот какое решение приняли царевичи на своем единственном военном совете. Они начали уговаривать Бабура и его приближенных остаться в Герате.
Как обычно, Тигр принялся спорить сам с собой. Переход через Кабульские перевалы займет целый месяц, даже если дорогу не перекроет снег или не преградят мятежные племена. Однако его семья, оставшаяся в Кабуле, могла терпеть лишения, поскольку город со всех сторон окружали его новые подданные, склонные ко всяческому беззаконию, – тюрки, монголы, афганцы, хазары и целый сонм других племен.
«Я попросил у мирз извинения, но они не соглашались и еще настойчивее уговаривали меня остаться. Сколько я ни приводил отговорок, мирзы все упорнее принуждали меня. В конце концов, Бади-аз-Заман-мирза, Абу-ль-Мухсин-мирза и Музаффар-мирза, сев на коней, приехали ко мне в дом и еще
