— Не знаю я никаких партизан. Я не понимаю...
— Что не понимаешь, швайн? — Переводчик мотнул лысой головой. — Не полагай, что ты есть живой на этот свет...
Лехлер вздрогнул: о, этот переводчик! Он знает свое дело. А Лехлер умеет уговаривать только предпринимателей: резина, абразивы, битте... Вот образцы. Сколько заводов он посещал за день! Собственный автомобиль, жили сносно. Когда вступил в национал-социалистскую партию, его назначили управляющим по заказам. Повестка именем фюрера вытолкнула его из служебного кабинета на Восток, в этот вшивый город. Если бы не переводчик, они бы с этим директором наговорились вдосталь: как там у вас с абразивами? Применялись на заводе алмаз, корунд, кремень, кварц? А искусственные абразивы, вроде карборунда, карбида бора? Шлифовальные круги, бруски, коронки?
— Что вы ему сказали? — спросил Лехлер у переводчика.
— Я сказал, что он скотина. Он не смеет отнимать столько времени у офицера, выполняющего свой долг. Он должен считаться...
— Вы слишком высокого мнения о сознании этих людей. Ромуальд.
Переводчик иронически посмотрел на Лехлера:
— Я слишком хорошо знаю работу шефа.
У переводчика явно чесались руки. Роль подручного при Лехлере не устраивала его. Другое дело — майор Экке. При майоре Экке ему вовсе не приходилось потеть. Разговоры были короткие. За двадцать минут — любое признание. Нерешительность и неопытность господина Лехлера тормозят дело. В Днепровске ждут данных, забывать нельзя. Харченко — фигура подходящая. Если он и не партизан, то все равно что-то у него есть близкое к партизанам. Он еще не попробовал настоящего допроса. А попробует — назовет родного брата!.. Франц Риц поможет. К приезду майора Экке все будет кончено.
— Ну что ж, — Лехлер бодро улыбается. — Я не против того, чтобы вы еще раз доказали майору Экке непригодность дорожника к работе в мясной лавке... Я устал и пойду.
Лехлер покинул комнату. Переводчик тут же послал за «негритосом», который, как всегда, околачивался во дворе с девкой из парикмахерской.
Риц вошел веселый, пружинистый, с сигаретой в зубах,
— Встать! — скомандовал переводчик.
— Не торопись, — Риц подошел к Харченко и, потянувшись, пахнул ему в лицо дылом.
— Ну что, швайн, будем говорить? — спросил переводчик. — Я из тебя буду вытягивать по жилке, по жилочке...
Однажды осенью в станице Зеленой казаки генерала Шкуро закопали человека живьем. Голова торчала из земли, как арбуз. В те дни красноармейцу Харченко удалось уйти из контрразведки белых. А сейчас...
Он грохнулся на пол всей тяжестью тела: из-под него умелым ударом ноги вышибли табуретку, Что- то горячее хлынуло к мозгу, заливая сознание.
Глава вторая
1
Сыплет сухой снежок, покрывает плечи и волосы повещенного. Снежинки не тают на его почерневшем лице. Труп медленно поворачивается на веревке, словно еще и еще раз прощается со всем, что было ему близко и дорого на свете.
Бреус, без шапки, неподалеку от виселицы ловит губами холодок снежинок. Первый снег... Он всегда приносил радость. А этот родил только горечь, отчаяние, гнев. И стыд... «Барин» висит. Ни газировки на льду, ни дорогих папирос.
А ведь могло статься, что и Харченко дышал бы, так же ловил бы губами снежинки своей пятидесятой зимы. Проникнуть к шефу полевой жандармерии. Пистолет к виску: «Освободить Харченко — иначе пуля». Телефонный звонок шефа — и Харченко на свободе. Ауфвидерзеен.
Федор Сазонович сказал, что фантазия Бреуса пригодна только для кино. Встав из-за стола, он даже опрокинул табуретку:
— Ты это серьезно? Герой какой! Проникни к шефу, попробуй. С твоими прогнозами жить нам всем недельку-другую, не больше. Переловят, как горобцов, и вывесят перед народом: «Не узнаете землячков?»
Расхрабрился после Канавки...
Бреус уже не рад был, что выступил с нелепым «прогнозом» — это было любимое словцо Федора Сазоновича. Не мог примириться с черной петлей на базарной площади, все казнил себя. Харченко висит второй день и не отпускает Бреуса от себя, держит в почетном карауле.
Дел же сегодня немало. Велел прийти Тихонович с электростанции, дальняя — седьмая вода на киселе — родня Федора Сазоновича. Пообещал ткнуть Бреуса куда-нибудь меж своих на зарплату и паек. Насчет жилья Степанового тоже озабочен Федор Сазонович.
— Сходишь к Ростовцевым, прощупаешь...
Кое-что зарубил Федор Сазонович в памяти про особнячок на Артемовской. Там издавна тянуло не нашим духом. Однажды и Бреус убедился в том.
Тогда со страниц плюшевого альбома с позолоченными застежками глянули на Бреуса выхоленные обличья саповитых господ, бородатых и бритых, с пышными усами, опущенными книзу и лихо завинченными штопором; одни были затянуты в чиновные мундиры, другие позировали в отглаженных тройках. Вот с ними-то и посчитал нужным познакомиться Федор Сазонович.
— Сходишь к Ростовцевым, прощупаешь, нельзя ли тебе там пожить. Здесь нехорошо оставаться, все же явка...
Надо было видеть Татьяну в тот миг. Глаза вспыхнули, и лицо пошло алыми пятнами.
— Недобитки! — сказала она, стукнув кулачком по столу. — Не понимаю, как можно таким доверять. В городе все знают, чем они дышат. Не зря хозяина взяли — враг народа...
— Может, потому-то и надо к ним, — вразумительно заметил Федор Сазонович, густо пыхтя цигаркой. — Не подумала?
Федор Сазонович чего-то недоговаривал. Так, во всяком случае, показалось Бреусу. Он уже видел себя в комнате со скромным убранством, в так называемой столовой — старинный буфет да комод темных тонов, стол под клеенкой. Несколько картин в позолоченных рамах остались, видно, от прошлого достатка.
В тот вечер, когда о войне еще и не думали, Марина вела себя очень странно. Она показала Степану фотографию отца, красивого человека с бородкой и с молоточками в петлицах тужурки, запальчиво сказала: «Врут про отца. Он честный, никакой не враг». А с этими из альбомов у нее вообще никаких связей. Теперь на нее косятся из-за отца, ее после школы никуда не примут...»
Бреус отчужденно смотрел на девушку. Что болтает, в самом деле? Хорошо, что напоролась на комсомольца с крепкой закваской. Знает ли она, что два дня он, сын лачуги, был богаче, нежели все ее генералы и фабриканты, затиснутые меж толстых листов альбома? Все у него было. Об этом он ей не расскажет... А ведь правильно говорят про бдительность! Ишь ты: «Он честный, никакой не враг». Честных не берут, пусть запомнит это раз и навсегда. Раз взяли, значит, что-то есть, это уж точно. Надо осторожней знакомиться. Беда его — влюбчивый. Познакомились на пляже, даже понравилась девчонка. Не ломалась, просто заговорила, улыбнулась. Пошел провожать, и вот на тебе. Мамаша чаек затеяла: «Проходите,
