— В общем-то, да, — согласился он.
— У тебя стоял, как лом, когда ты нес меня, слабую и покорную…
— Хитрую и коварную, — в тон ей добавил Максим.
— Ну, не без этого, — согласилась Ирина. — Правда коммуникатор я в снег уронила не специально. А там оставалось только надеяться, что ты никуда не улетел.
Дурацкое изобретение поляризационные ставни. Изнутри видно, что делается снаружи, а из дома ни одни лучик не выйдет. Есть свет, не света — окна все равно темные. Я думала ты дома, даже такси отпустила.
— Зачем?
— Чтобы не прогнал, — призналась она.
— Давай спать, — предложил Максим.
— Как скажешь, милый, — сказал Ирина.
Через некоторые время, сквозь сон, Максим услышал, как она плачет.
— Что случилось? — спросил он, зажигая свечу.
Ирина вся тряслась от рыданий, отворачивая лицо от Максима.
— Нет, не надо, — повторяла она. — Не тебе смотреть, какая я стала некрасивая, — повторяла она сквозь слезы.
Эта маленькая истерика разбудила Мару, которая укоризненно посмотрела на мужчину и женщину, словно спрашивая — «Какого черта вам не спится, люди?».
Кошка выгнула спину колесом, потянулась, легла. В темноте зелеными звездами засияли ее глаза. Мара снова лежала и слушала, готовая вступиться за своего хозяина.
— Расскажи мне о Толике, — попросил Максим. — Какой он был, чем жил, к чему стремился.
— Толя был славным парнем. Мы знакомы с ним лет 15. Для него оказался большим даже тот короткий срок, который он прожил. Раньше, он, наверное, провел бы полную приключений, лишений и опасностей жизнь, состарился и умер. Но джиханская магия не дала ему стареть так, как требовал того его ум. А джиханский строй не давал ему почувствовать вкус жизни. Он, наверное, рассказывал тебе.
— Да, — ответил Максим. — И про Дальнюю Разведку, и про гниду из отдела кадров, и про тоннель.
— А он не говорил про то, как сеял хлеб? — спросила Ирина.
— Нет, — ответил Максим. — Расскажи.
— Толик распахал участок возле дома, 10 на 10 метров и засадил невесть откуда взявшимися зернами пшеницы. Поливал из шланга, удобрял комплексной подкормкой для цветов, птиц отгонял. Потом сам срезал стебли серпом, который сам выковал, обмолотил. Мечтал как на будущий год засеет пшеницей гектар, не меньше.
Ты знаешь, я давно его не видела таким счастливым. У него была цель в жизни. Такая простая, которая требовала приложить чувства и руки до пота. Он хотел открыть пекарню и печь настоящий хлеб, по старинным рецептам. Просто так, чтобы люди вкус этот не забыли. Он бескорыстный был, хотел только нужность свою почувствовать.
Представляешь, обычно непоследовательный и ленивый, не доведший ни одного дела до конца, Толик сам собрал из заказанных деталей плуг и выписал маленький, но мощный гусеничный вездеход.
Он каждый день со мной обсуждал, когда же, наконец, можно будет сеять зерно снова, раз от раза все больше и больше, хваля климат Гелиоса, который позволял снимать несколько урожаев в год. Но однажды пришел равнодушно-спокойный чиновник из экологического контроля, — женщина раздраженно умолкла.
— Ну и…
— Он сказал, что распашка земли нарушает биологическое равновесие, вызывает эрозию почв. А на такие дела контроль глаза закрывать не будет. Одно дело, если кто-то разводит пшеницу на клумбе вместо цветов, другое, если готовится обработка земли в промышленных масштабах. Сверху видно все… От спутников наблюдения ничто не скроется.
Никогда не забуду, как этот негодяй, просто высказал сомнение в душевном здоровье Толика. Легко так, между делом, заметив, что субстратно — клеточные технологии способны дать больше и лучше…
— Что было дальше?
— Дринк-дринк, буль-буль, — устало и зло сказала Ирина. — Толику нужно было чем-нибудь таким заниматься. Чтобы всего захватило, чтобы было важным, нужным, полезным. Чтобы на виду быть, значимость свою чувствовать. А не работа, — так пьянка.
— А чем-нибудь другим заниматься он не пробовал?
— А что он умел? Нарубил из сухостоя и бурелома уродцев — без слез не взглянешь. Это кто-то ему сказал, что у него неплохо деревянная скульптура получается. Благо Толик не конченый дурак был, небольшое понятие о прекрасном имел. Пустил все на дрова. Да и дрова сейчас никому не нужны…
Пытался камни обрабатывать — но кому это надо, когда машина сделает это лучше и быстрее. Пытался лепить кособокие кувшины, горшки и глиняные свистульки в стиле этно, — не получилось. По образцам так, на троечку с минусом выходило. А когда Толик сам придумывал модели — народ или плевался, или ржал в голос. А Толик, он же такой самолюбивый был…
Короче, не нужен простой, трудолюбивый, не хватающий с неба звезд, мужик оказался.
— Да… — протянул Максим. — Заработал синдром ненужности… Тут его и цапанули ребята в шлемах.
— Максим, ты, конечно, извини, но вы здесь все извращенцы полные. Это вас бы нужно шлемоголовым хватать. В Царьграде люди встречаются на вечеринках и трахаются, даже не спросив имени. Мужчины держат биодроидов для секса, похожих на телеведущих, актрис и даже императрицу. Молодые девчонки не могут уснуть без грезогенератора. И это никого не смущает. А когда мужик… Ладно, проехали. Ты ведь кстати тоже…
— В смысле? — Максим напрягся.
— Святую молитву Господу, которая продлевает дни жизни тел наших и дает бессмертие духа, пускаешь на животное.
— Кто это животное? — недобро поинтересовался Максим. — Ты ври, да не завирайся.
Со шкафа донеслось отчетливо слышимое шипение.
— Я пока ты… Ну, там, в комнате на третьем этаже…
— Ну…
— Я в гостиной видела фотографию. Там Мара совсем старенькая. И дата стоит 20-ти летней давности. Сколько же ей на самом деле?
— Полтора года, — спокойно ответил Максим. — Вы на меня это не повесите.
— Хорошо, Маре полтора года, — согласилась Ирина. — Ты добрый, Макс. Пожалей и меня беспутную.
Женщина уложила голову ему на плечо, а через мгновение спала крепким, здоровым сном.
— Ну что вот с ней делать, — сказал Максим кошке.
Та легко спрыгнула со шкафа, пробежала по полу и устроилась на свое законное место — на подушке возле хозяина…»
— Федор Андреевич, — вам пора капельницу делать, донесся из-за двери голос медсестры.
— Сейчас открою, — отозвался Конечников, раздраженно буркнув. — Почитать не дадут спокойно.
Конец 14 главы.
Глава 15
СИЛА 12 СЛОВ
— «Вот это да», — непрерывно звучало у Конечникова в голове. — «Эти мантры делали
