Решение было такое: как получится. Время замедлилось. Оно всегда замедлялось перед кульминацией спарринга, т.е. когда происходила решающая сшибка — две-три секунды, в течение которых получалось, что кто-то победил. Все движения, чужие и свои, в эти мгновения становились как в замедленном кино, и было время на размышление, выбор действия. Каждая тренировка, а их было за неделю шесть, заканчивалась двухминутным боем. В каратэ нет весовых категорий. Когда мне однажды достался в соперники неожиданно тяжёлый по весу и жёсткости каратэк, не было ясно, какую взять тактику. Решение было такое: как получится. Медленно пущенная стрелой нога соперника ударом майя-гири достигла цели: самой болевой точки — паха. Собственные движения оказались на йоту медленнее, блок гидан-барэ запоздал. Так же медленно стала появляться боль. Ещё одного мгновения хватило, чтобы блок перевести в захват ноги соперника, пойти на сближение, сделать заднюю подсечку и — замедленное кино оборвалось. Соперник со стокилограммовым грохотом ударился спиной об пол, а я уже ничего не мог с собой сделать: в непреодолимой ярости кулак врезался добивающим ударом в упругий лоб лежащей на полу головы. Способность продолжать бой потеряли оба. Победитель не был определён. Все вспом-нилось в деталях. Все в том же замедленном пространстве, не выпуская из поля зрения все тело соперника, я сосредоточил существенную часть взгляда на лице Коли, не фокусируя внимания на его глазах, и отрешённо заметил ему: «Все, Коля, хорош». Колина рука ослабла, и время вернулось в обычный режим. Коля куда-то боком стремительно двинулся к решке, будто его оттолкнули, что-то поискал, не нашёл и быстро заговорил:
— Виктор, сыграй с ним в шахматы, на сто баксов, а ты, как там тебя зовут — Алексей? — ты будешь за дорогу отвечать, у нас дорога только к соседям вправо, и за котом убирать, он у меня умный, я его воспитал по-вольному, он не знает, что такое тюрьма, вон тряпка около унитаза, он на неё ходит, и не серди меня, это может плохо кончиться, я прямой потомок графа Орлова, меня вся больница знает, а вот ты кто такой, чего тебе в тюрьме надо?
— Порядочный арестант, заехал случайно.
— Пассажир ты, а не порядочный арестант!
— Одно другого не исключает.
— Ишь наблатыкался. А что же ты, порядочный арестант, как настоящий мужчина, не ударил меня в ответ?
— Ты, Николай, человек горячий. Я, наверно, тоже не холодный, но быть скорпионом в банке не хочу.
— Да? А где была твоя принципиальность в жизни! — стало ясно, что дуэль перешла в словесное русло.
— На месте. У меня с этим все в порядке.
— Врёшь! Ты всю жизнь врёшь!
— Нет, Николай, не вру.
— Врёшь. Кем ты работал на воле?
— Много кем.
— Вот уже и врёшь. Ты вообще не работал.
— Как тебе, Николай, будет удобнее.
— Как мне будет удобнее? Это ты сам сказал. А если мне будет удобнее твою печень съесть?
— Ни в чем себе не отказывай.
Коля повёл глазами по широкой орбите и вдруг за-думался. Это открытие сделал давным-давно один мой знакомый. Многолетняя практика доказала, что фраза «ни в чем себе не отказывай» задевает за живое абсолютно всех. Ещё одно гипнотическое её свойство — она лишает энергии. Попробуйте — и убедитесь сами.
— Так кем ты был по воле? Конкретно.
— Конкретно много кем. Например, учителем русского языка и литературы.
— Чего-чего?!
— Учителем русского языка и литературы средней школы.
— Это когда?
— Давно.
— В советское время?
— В советское.
— Это ты учил нас любить Родину и партию, когда меня на новогоднюю ёлку не пускали за то, что я старовер? Когда я, глотая слезы, с улицы в окно смотрел, как другие веселятся? Это ты не врёшь?! — затушенный пожар разгорался опять. — Это не врёшь ты, у кого не было и нет совести и чести?!
— С совестью и честью — это несколько громко, Николай. Советская практика показала, с этим, думаю, ты согласишься, что как раз тот, кто говорит о совести и чести, чаще всего не имеет к ним отношения. Мне стыдиться нечего, кроме собственных заблуждений, а заблуждается каждый, кто-то иногда, кто-то всегда. Учителем я долго не был, и чем-чем, а заблуждениями советской идеологии, к счастью, почти не страдал. Так что, Коля, здесь ты неправ.
— Я всегда прав, — отрезал Коля, выслушав такое возражение почему-то с явным удовольствием. — Давай, садись к столу, посмотрим, что ты за игрок.
— На сто баксов, братан! — активизировался Абдулла-Виктор.
— Нет. Без интереса. Или не играем.
— На сто баксов, я сказал.
— Нет. Ста баксов у меня нет. Играть не буду. Вот, хочешь, баул могу поставить, — я притянул грязную, как у бомжей с помойки, сумку.
— Фу, — с отвращением поморщился Коля, достал большой чистый полиэтиленовый пакет, протянул мне, — на, возьми, а этот выкинь на проверке. Гулять мы не ходим, а мусор вынести можно.
— Ладно, — смягчился Виктор, — если я проиграю — выполняю твоё желание, ты проиграешь — выполнишь моё.
— Хорошо, Виктор, как скажешь, так и будет.
— Я играю белыми.
— Давай, Виктор, ни в чем себе не отказывай. — при этих словах Коля заинтересованно обернулся в нашу сторону и чуть недоуменно улыбнулся.
— Где ж так давали, — ответил Виктор-Абдулла и двинул пешку вперёд, и это бесповоротно означало, что я ступил на самую опасную тюремную стезю.
Когда белый король получил мат, Виктор потребовал исправить случайность. Когда он проиграл седьмой раз подряд, я предложил прерваться. Виктор согласился:
— Ладно, завтра продолжим. Куришь?
— Курю.
— А что весь день не курил?
— С вами покуришь. То знакомиться, то в шахматы. А то, может, и курить нельзя?
— Можно. Кури. Николай не курит, я курю.
— Николай, ты не против, если курильщиков будет двое?
— Кури, кури. Тому, кто в хате убирается, в сигаретах отказать нельзя.
— Так, значит, убираться мне не только за котом. Ладно, это я тоже переживу.
— Как, Виктор, насчёт желания.
— Мы же шутили, братан. Ведь шутили?
— А ты сомневаешься?
К вечерней проверке привычно захлопали издалитормоза, застучали по решкам и шконкам деревянные молотки. Виктор и я встали с руками за спину. Вошедшего проверяющего Коля встретил сидя по-турецки на шконке под решкой.
— Почему не встаёшь? — зловеще спросил проверяющий.
— Не хочу, — ответил Коля. Проверяющий сделал движение, но был ухвачен за рукав вторым вертухаем:
— Оставь его, не надо, пусть сидит, я тебе потом расскажу. Кто выходит из хаты? Ты выходишь? — глядя на меня, спросил вертух.
Я не ответил. Тот подождал, помялся у двери и закрыл её.
