дорога — это святое, но иногда народ срывается. Кто-то из хаты 213 непочтительно поговорил с Колей на решке и отказался назвать себя, за что Коля обещал покалечить всю хату. Вчера оппонент кричал в ответ о понятиях, а сегодня хата не вышла в баню в полном составе.
Так потекли спокойные дни. Изредка Коля взрывался, но уже в дискуссиях с Виктором, и было это нестрашно, потому что Николай стал обыкновенным сокамерником. Согласие с его некоторыми невероятными утверждениями, каких было множество, и спокойное отрицание того, что я не приемлю, постепенно уравнялонас в правах, а когда Коля молча взял тряпку, вымыл пол и убрал за котом, я его про себя простил.
— Знаешь, что было бы, если бы ты тогда на проверке вышел из хаты? — сказал как-то Николай.
— Знаю.
— Нет. Не знаешь. Пошёл бы прямиком к петухам, и в….. бы тебя по беспределу. Но теперь тебе нечего бояться. Во всей тюрьме тебя никто не посмеет тронуть.
Вдаваться в подробности я не стал. Сигарет было вдоволь, их подгоняли Коле через решку в знак уважения. Еды вдосталь. Подоспела и мне передача, холодильник был забит. Не хватало прогулок, но одного в хате не оставляют и гулять не пускают, а Коля на этот счёт был в полном отказе. Глядя как Виктор проигрывает одну партию за другой, Коля сел сыграть со мной. Более странной логики игры я не видел. Это была бы паранойя, если бы не результат: выиграть удалось с большим напряжением. Во время игры началась проверка. Открылись тормоза, Виктор встал перед проверяющим. — «Сиди, не вставай, пошёл он на х..» — сказал мне Коля. Вот тебе и на. — «Нет, я встану» — возразил я.
— Все на коридор, — скомандовал старшой. Мы с Виктором вышли. В хате последовал диалог:
— Пошёл на коридор!
— Я не пойду.
— Пойдёшь.
— Если я пойду, то ты пожалеешь.
— Ах, так? Ну, ладно, сиди. Посмотрим, кто пожалеет. Почему у тебя трость?
— А я больной. Мне разрешено.
— Кем разрешено?
— Главным врачом.
— Я проверю. Заходим в хату!
На следующий день после столь невероятных для Бутырки событий меня заказали с вещами.
— У тебя, говоришь, срок содержания под стражейистек? — сказал Виктор, — давно?
— Две недели.
— И продления не было?
— Нет.
— Хозяину заяву писал?
— Писал.
— На свободу идёшь. В девять утра освобождают. Все-таки нелегко на свободу людей провожать. А мне сидеть и сидеть. Выйдешь, загони мне блок кубинских сигарет.
— Да, похоже, на свободу, — согласился с Виктором Коля. — А все-таки он участвовал! Его, наверно, просто кинули. Ладно, Алексей, если вдруг не на свободу, отпиши. Сюда, правда, малявы с общака долго идут через перевал, но — будет в чем нужда, поможем, чем можем.
— Какой перевал? — переспросил я, пропустив мимо ушей слова о моем участии.
— Хата на спецу. Там мульки все в одном месте собираются. Ответственное место.
— Думаешь, отправят на общак?
— Не знаю. Может, через час будешь водку пить и петь «па-а тундре…».
Водку пить через час было не дано. Как только вышел на продол, кормушку хаты 211 захлопнули. Наискосок напротив были распахнуты двери. Рано утром там было слышно серьёзное движение, кого-то пиздили не по-детски, кто-то орал не своим голосом, по продолу летали со звоном шлемки, неистово матерились вертухаи. — «Иди туда» — тихо сказал старшой. В хате на пять шконок было пусто, не считая грязной занавески у дальняка. У дубка маячил двухметровый субъект, его вещей не было видно. На шконках ни одного матраса, голый металл, холодно, не то что в два два один. На свободу я уже не надеялся, поэтому переход в другую хату лишних нервов не истребил. Напротив, с радостью отметил, что остался в том же коридоре, т.е. на больничке. Общение с Колей осточертело, запах свободолюбивого кота яуже ненавидел, сытая жизнь без прогулок в два один один обрыдла и, наконец, закончилась, а главное, очередной мусорской ход потерпел неудачу. Коля, конечно, может написать куму какую-нибудь хрень, но не он, так кто-нибудь другой, главное — никто теперь не скажет, что я сломился с больницы. То есть на душе был праздник и уверенность, что когда-нибудь все будет хорошо. Кажется, это была хата 216, но это уже не важно.
— А где остальные? — поинтересовался я у субъекта, на радостях протянув ему руку. — Меня зовут Алексей.
— Меня Гоша, — ответил тот и уклонился от рукопожатия.
— Один в хате?
— Не-е, — проблеял Гоша, — их всех на сборку забрали, а меня — нет!
— Так это у вас с утра шум был?
— Да.
— За что всех забрали?
— Я и сам не знаю, — глядя вбок, ответил Гоша. — Меня тоже вызывали и опять сюда привели.
— Что хотели?
— Да кто их знает.
Мутный субъект. А ну-ка, внимание. Радость в тюрьме — первый признак перемены к худшему. Как говорится, солнечная погода — это к дождю.
— Ты, Гоша, на какой шконке отдыхал?
— На этой, — Гоша указал на ближнюю к тормозам верхнюю.
— Дорога есть?
— Да я туда и не подходил.
Я занял место под решкой, закурил и стал ждать, какие будут движения.
— Гоша, курить будешь?
— С удовольствием, — отозвался Гоша, подошёл и потянул пальцы к моей пачке.
— Стоп, Гоша. Не горячись, — я достал сигарету и положил на соседнюю шконку.
— Только у меня спичек нет.
Я зажёг спичку, Гоша повёл ладони к сигарете. Жест порядочного арестанта — прикрыть ладонями поднесённый огонь, касаясь руки того, кто держит огонь. Отведя горящую спичку в сторону, я дал понять, что прикосновение нежелательно. Гоша убрал руки за спину и прикурил. В отношении него ясность возникла полная.
Глава 25.
РАДОСТЬ БЫТИЯ
В камере было пусто и тихо. С потолка бесшумно падал жёлтый свет лампочки. Сквозь брешь в разогнутых ресничках на решке мерцал белый день. Чёрный металл шконки под решкой, из которой сквозила подступавшая с воли осень, источал равномерный холод. Взгляд повсюду наталкивался на пожелтелую бумагу, которой были оклеены стены и тормоза. Кажется, именно тогда, вдыхая горячий табачный дым, я почувствовал радость бытия. Дальнейшее пребывание в заведениях с выразительным именем «ИЗ» было отмечено именно этим чувством, несмотря на многие разочарования и лики безнадёжности и смерти, ещё ожидавшие меня впереди. Размышляя о том, какие будут движения дальше, в лучшую или худшую сторону, я ждал. Немного погодя стало понятно, что произошло: исчез страх. Как не было. Ни перед чем. Дальнейшие события подтвердили: арестант, победивший страх, побеждает время.
В камеру стали заходить возбуждённые люди. На семь шконок получилось шесть человек. Королевский расклад. Никто ни с кем не знакомился, из чего следовало, что восстанавливается прежний состав. Невысокий дружелюбный парень, расположившись на соседней шконке, заметил мне: «До этого я занимал твоё место». Брошенная как бы невзначай фраза решала для моего положения в хате решающую роль.
