продумывал, до слова, до смертного своего хрипа. Утром, когда пришли его палачи, он был готов. Ко всему готов. И даже к самому худшему.
— Ну, что, вспомнил?
— Что вспомнил?
— Кто ты и откуда у тебя материалы, которые ты передал Сорокину?
— Какие материалы? Какой Сорокин! Я ничего не понимаю! Я представитель…
Тритон вытащил из кармана плоскогубцы. Он не изобретал новых способов перевоспитания молчунов, он использовал привычные, многократно проверенные — кусачки, тиски, кухонные топорики.
Ревизор понял, что сейчас будет. И понял, почему у Сорокина были забинтованы пальцы рук. Липкая, холодная волна животного страха мурашками прошла по позвоночнику, подняв дыбом волосы на затылке. Похоже, легко умереть не удастся, похоже, придется помучиться, придется потерпеть.
И Ревизор сильно пожалел о том тупом, столовом, занесенном над шеей ноже. Который был милосердней…
Тритон подошел к стене, к оттянутой наручниками руке, отжал из кулака один палец, оглянулся на дрожащего от ужаса пленника.
— Ну так что?
— Я все рассказал, все.
— Ах, ну да, ты представитель фирмы.
— Да, представитель, действительно представитель…
Тритон обхватил палец заточенными гранями кусачек и нажал на ручки. Самый кончик пальца лопнул кровавым пузырем, перекушенный ноготь вонзился в кожу, защемленная кость хрустнула и расщепилась на десятки мелких осколков.
— Я скажу, я все скажу, все! — завопил пленник. — Только не надо, не надо-о! Я офицер…
— Ну вот, а говорил, что представитель.
Тритон развел плоскогубцы, стряхнул с них налипшее мясо и ноготь.
— Тогда говори.
— Только вам, одному. С глазу на глаз.
— Почему?
— Потому что, если они узнают, их придется тоже…
Люди Тритона испуганно попятились к двери. Деваться прикованному пленнику было некуда, опасности он не представлял.
— Ладно, валите. Только пиво оставьте.
Кто-то поставил на пол бутылку пива. Бутылку пива… Ревизор быстро взглянул на бутылку, на своего мучителя и снова на бутылку. Бутылка меняла все дело. Все дело…
— Отстегните меня. Я прошу. Я сутки в наручниках.
— Перебьешься.
— Тогда я ничего не скажу.
— Скажешь.
— Нет, тогда я буду молчать. Даже если у меня ни одного пальца не останется.
«Нет» прозвучало категорично и убедительно. А возиться с пленником не хотелось.
— Ладно, когда скажешь, отстегну.
И Тритон показал ключ. Ключ был у него в кармане. Только у него. Никому другому он его не доверял. Дверь захлопнулась.
— Теперь говори.
— Я представитель подпольной организации «Белый Орел».
Это походило на правду, Сорокин говорил о том же.
— Мы вычищаем воров, коррупционеров. И чиновников, которые запятнали себя.
И это звучало довольно убедительно. Тритон сам вычищал. Может, даже и по наводке «Орла».
— Чего тебе надо было от нас?
— Не от вас, от твоего Хозяина, — перешел на «ты» Ревизор. Потому что «ты» доходчивей.
— Чем он тебя не устроил?
— Тем, что готовил переворот. И готовил показательный процесс над заговорщиками.
— Над кем?
— Над вами, идиотами. Над всеми вами!
— Ты чего плетешь? Чего дуру гонишь?..
— Погоди. Ты ведь знаешь о заговоре?
— Ну, допустим.
— Так вот, никакого заговора нет.
— То есть как нет?
— Так и нет! Он придумал заговор, чтобы перебраться в Москву. По хребтам заговорщиков, как по лестнице. Заговора нет, но, если он его раскроет, ему слава и почет. Он докажет верность Центру. И пойдет на повышение в Центр. А вы пойдете по этапу в Магадан.
— Ты, гад, на пушку берешь!
— Нет, не на пушку. Иди ближе, чтобы никто не услышал, иди, я скажу, откуда все это узнал.
Словно загипнотизированный, Тритон шагнул к пленнику. Почти вплотную.
— Говори!
— Это гэбэшники придумали, твой Хозяин тоже гэбэшник, он у них…
Тритон придвинулся к распятому телу, почти касаясь его.
— Да ты что, что такое…
Ревизор мгновенно развел, бросил вверх ноги, уронил их на плечи телохранителя, резко, ударив по ушам, свел колени. Он придумал этот прием еще тогда, в первый день, когда отрабатывал удары по воображаемому противнику. Но он никак не мог придумать, что делать дальше, ведь ударить противника, пристегнутыми к стене руками невозможно. Можно — головой, но это будет гораздо менее результативно, чем ногой, удар, взаимно травмирующий удар, бессмысленный удар. Вчера он отказался от него. Сегодня вспомнил, потому что вдруг понял, что нужно делать дальше. Понял, когда увидел бутылку пива. Ревизор намертво зажал ногами чужую голову. Сейчас он начнет сопротивляться, потянется за пистолетом, если тот есть, будет бить и пинать в открытый корпус. Или не будет. Если не успеет…
Ревизор, быстро наклонившись, схватил противника зубами за нос. Он знал, что люди, которые легко убивают, трусы. Почти всегда трусы. И почти всегда панически боятся боли. Возможно, и этот. Хотя кто его знает…
Он с силой сжал зубы, почувствовал, как поддается мягкая плоть, как рот заполняет соленая кровь, услышал вскрик.
Но это был не опасный крик, потому что глухой, направленный в стену. Вряд ли его кто-нибудь услышит, а если услышит, то подумает, что это кричит истязаемый пленник.
— Не дергайся! — прошипел сквозь сжатые зубы Ревизор и сдавил челюсти сильнее.
Телохранитель замер. Близко с глазами Ревизора были его глаза, удивленные, испуганные, растерянные. Он не отличался от прочих садистов, он боялся боли и боялся смерти. Особенно неожиданной боли и неожиданной смерти.
Но через мгновение-другое он должен был очухаться, должен был начать сопротивляться. Нельзя ему давать очухаться. Надо дожимать…
— Ключ! Давай ключ! — прохрипел Ревизор. И сильно ударил Начальника службы безопасности коленом в пах.
Тот прикрыл разбитое место руками и попытался присесть от боли, но не смог, прикушенный нос не давал, тянул его вверх.
— Ключ!
Новый удар, теперь носком ботинка в голень. Очень болезненный удар. И еще один, каблуком по пальцам ног. Следующие один за другим удары, боль, раздирающая лицо, боль в паху, в ногах должны были сломить волю противника, запугать его, заставить выполнять приказы.
— Ключ!!
