очках с толстыми стеклами, придававшими ей ученый и отстраненный вид, выглянула из двери. Волосы, подкрашенные в неестественный оттенок и взбитые до невероятной пышности, образовывали над головой голубой ореол. Женщина улыбнулась и вся ее мнимая величественность утонула в доброй застенчивой улыбке. – Ой, и девушка с тобой! Это Леночка, да? Проходите, проходите. – Она подала Леке и руку и произвела крепкое, почти мужское рукопожатие. – Паола Ивановна. ('Паола?!'). Так вот вы какая, Леночка! Демид нам много рассказывал про вас, какая вы красивая и замечательная. (Лека открыла рот от изумления). Очень, очень рада видеть вас! И платье у вас модное, очень, очень красивое! Вы где-то его покупали, или шили на заказ? ('В Венеции, в магазине второсортных товаров', – едва не ляпнула Лека). Вы уж извините, Леночка, у нас тут беспорядок. Соседи сверху опять пролили. – Она погрозила кому-то сухим кулачком. – Дема, хоть ты бы поговорил с этими пьяницами. Ведь это же совершенное безобразие! Они пьют водку, а за трубами не следят. Ведь нельзя же так!..
– Хорошо, хорошо, тетя Паша. – Демид выглядел озабоченно. – Поговорю с ними. Мама-то как?
– В последнее время хорошо. – Тетя Паша-Паола-Павлина перешла на громкий шепот. – Ведь когда ты уезжал тогда надолго, она беспокоилась очень. Спрашивала тебя все время, искала каждый день по всем комнатам. Телефон наберет, и разговаривает вроде бы с тобой по часу. Соседи по блокиратору уж и жалобу писали в домоуправление, телефон грозили отключить. Ну, да я уж рассказывала тебе! Я тогда Захара Моисеевича прямо на дом вызывала. Он сказал – депрессия, обострение, увеличил дозу анафренила. Ты уж не пропадай надолго, Демочка, не может она без тебя. Вот, как ты приехал, сразу улучшение наступило. Просто, можно сказать, совершенно нормальный человек.
– Все я понимаю, тетя Паша. Ну что же я могу поделать? – Демид устало вздохнул. – Дела у меня, дела.
– Ну, я пойду, маме скажу.
Тетка засеменила по длинному коридору. Лека с любопытством осматривалась. Да, квартирка была хоть куда – не меньше, чем у покойного профессора Подольского. Высокие потолки, большие двустворчатые двери, ведущие в три отдельные комнаты и кухню. Особой роскоши здесь не наблюдалось, но аккуратность и чистота царили во всем. Что удивило Леку больше всего – то, что в квартире легко дышалось. Здесь не было кислого старушечьего запаха, который царит в годами непроветриваемых помещениях. Сквозняк гулял по квартире свободно и никто не боялся его, не пытался удавить его плотно закрытыми форточками.
– Пойдем. – Демид взял Леку за руку и повел ее к материнской комнате. – Все будет хорошо – сама увидишь.
– Дема, Дема! Демочка! Сынок мой пришел! – Мама Демида сидела в большом плетеном кресле у раскрытой балконной двери. Лека сразу узнала ее – одно лицо с Демидом. Очень стройная женщина, и совсем не старая – с виду даже моложе своей сестрицы. Аккуратная светлая прическа, приятные черты некогда красивого лица, серые глаза – вполне нормальные, не такие пронзительные, как у Демида. Вот только голова ее слегка тряслась, и пальцы, украшенные старинными серебряными перстнями, совершали непроизвольные движения, непослушно теребя клубок черного шелкового шнура. – Здравствуй, милый! Ну, иди сюда. Что-то мне тяжело вставать сегодня. Очевидно, космос снова начинает воздействовать…
– Привет, мам. – Демид наклонился к ней, и она поцеловала его в щеку. – Ты замечательно выглядишь. Погода сегодня отличная на улице. Бабье лето. Может быть, погулять хочешь?
– Нет, нет… Сейчас нежелательно выходить на улицу. Ты же знаешь, Демид… Это прямое солнце, лучи его не должны попадать на кожу.
– Ну, какое солнце, мам? Осень на улице.
– Солнце – это золото! Его открытая энергия губительна для меня. Сила его яркая, кипучая, жадная, она переполняет мое существо и я чувствую, что во мне уже не хватает места для собственной души. Тонкие нити, соединяющие душу с телом, так непрочны, сыночек! Они могут оборваться… Куда лучше Луна – серебро. Ее тихий, спокойный свет целителен, он изгоняет из душ демонов вожделения, и сам Бог глядит на нас с Луны. Ты же помнишь, когда астронавты летали на Луну, они разговаривали с Богом. И когда Луна царит в небе, не закрытая тучами, я выхожу на балкон, читаю магическое заклинание и взлетаю в воздух… Я брожу по крышам вместе с кошками, этими самовлюбленными прислужницами лунного света, я так легка, что могу проходить даже по бельевым веревкам, не потревожив их своим весом. И дышится легко и свободно, даже когда туман выползает из низин. А лунники, эти маленькие озорники, высовываются из своих норок в кирпичных стенах, и машут мне тонкими белыми пальчиками.
'В ее словах нет ничего сумасшедшего, – подумала Лека. – Так говорят чудаки, верящие в волшебство, добрые феи в сказках. Она живет в сказочном, придуманном ею мире. Мир этот красив, добр и призрачен. Она ушла в него, спасается в нем от того, что не принимает ее душа. Но кто знает, что является настоящим – наш мир, реальный и страшный в своем безобразии, или мир, созданный ее фантазией? Попробуй мы рассказать кому-нибудь про наши злоключения с Абаси и Мятежником, про Мир Тьмы, нас бы тоже приняли за сумасшедших…'
Прямой солнечный свет действительно не попадал в комнату, приглушаясь тонкими занавесями. Зато было много разных растений – расположенные в высоких вазах и плетеных кашпо, они ползли вдоль окна вверх, сплетались зелеными стеблями, спускались вниз до пола, приветливо шевеля листьями при каждом дуновении ветерка из окна. Гроздья мелких цветов, в основном белых, издавали слабый жасминный аромат. Лека подумала, что никогда не видела комнаты, столь похожей на жилище феи. Это, наверное, Демка с его своеобразным вкусом и стремлению к приглушенности красок обустроил здесь все. Стены были светлыми – казалось, легкое сияние исходит от белых обоев с большими бледно-сиреневыми цветами. Высокий потолок был отделан по фризу простой геометрической лепниной – прямыми линиями, и только розетка люстры из молочного воздушного стекла, висящей на длинном шнуре, была выполнена в виде античных листьев.
Вся мебель в комнате, кроме громоздкого дубового шифоньера, была плетеной. Кресло, два высоких стула, круглый небольшой стол, даже подлокотники пузатенького мягкого дивана. Зато не было ни одного зеркала – Лека сразу отметила это, как оттенок, естественный для мистического места. Небольшая икона в серебряном окладе, ручной работы, но вполне современного вида, висела на стене, окруженная не иконостасом и лампадами, а все теми же свисающими растениями. Она изображала Богоматерь с младенцем-Иисусом.
А на противоположной стене находилась большая фотография Демида. Наверное, мама сама сделала ее, когда была еще в добром здравии, потому что Демке там было лет семь. У него была забавная, беззаботная и довольно круглая мордашка. Одет он был в клетчатый пижонский пиджачок с широченными лацканами, белую рубашку и галстучек с толстым узлом. Нет, не было в глазах этого, маленького Демида ни малейшего намека на то, кем станет он в будущем. Стоит себе толстый человечек в клетчатом костюмчике, держит в кулачке флажок с надписью 'МИР-ТРУД-МАЙ!' и вполне доволен жизнью.
Лека словно заглянула в замочную скважину – а там человек, казалось бы, знакомый до мозга костей, сбросил свою личину и оказался совсем другим. Волна грустной нежности накатила на девушку. Ей казалось, что Демид всегда был таким, как сейчас – то серьезным, то насмешливым, то спокойным, как лед, то готовым взорваться, то заумным, то изображающим полного идиота, но неизменно становящимся твердым, как гранит, при приближении малейшей опасности. Казалось, что с самого детства он был необыкновенным ребенком, выделяющимся в толпе детей своим пугающе серьезным, недетским взглядом. И вот пожалуйста: Демка – обычный первоклассник, и на щеках у него румянец, и на носу царапина, и глазки – как две блестящие пуговки.
– Ты не один пришел, Дема? – Мария Ивановна прервала свои рассуждения и близоруко направила взгляд в сторону Леки, словно та стояла не в комнате, а в едва различимой дали. – Это – та девочка, Демид? Это Лека?
– Да.
Лека медленно пошла к окну. Ей казалось, что она плывет по
