Тайна красного чемодана

– Вот как! – произнес он, не отрывая от меня взгляда. Улыбка скользнула по его губам.

– Понимаю, – насмешливо сказал он. – Ветер подул с другой стороны и флюгер завертелся иначе.

Я почувствовал, что краснею, и не потому только, что меня обидело это сравнение, сколько от сознания проницательности этого человека, читающего во мне, как в книге.

– Я не понимаю, на кого вы намекаете? – пробормотал я. Прежде чем я опомнился, он выхватил у меня из рук накидку и стал ее разглядывать.

– На чем это вы сидели? – спросил он вдруг.

Я, в свою очередь, взглянул на накидку и увидел, что почти половина ее была покрыта какими-то пестрыми пятнами. Присмотревшись ближе, я понял, что это были марки, чередующиеся с засохшими каплями клея.

– Это очень просто, – не смутился я. – Я положил эту накидку на стол, где находились марки и пузырек клея. Беря ее обратно, я опрокинул пузырек и не заметил, как к накидке приклеились марки.

– Прекрасный способ обогащать свою коллекцию, – заметил Дольчепиано. – Впрочем, он уже применялся при кражах процентных бумаг. Конечно, вы не могли знать этого и воспользовались им случайно. Так, значит, ваша барышня коллекционирует марки?

На моем лице не дрогнул ни один мускул, хотя я был снова поражен этим новым доказательством, насколько итальянец был в курсе моей жизни.

– Да, одна из моих знакомых действительно собирает марки и, вероятно, будет очень огорчена утратой своих драгоценностей, – осторожно ответил я. – Надо поскорей отнести ей эти марки, пока она не заметила их исчезновения.

– Едва ли она будет сильно огорчена, – сказал итальянец, разглядывая марки. – Они ничего не стоят. Ни одна из них не представляет собой редкого экземпляра. Из-за этого не стоит подыматься на второй этаж.

– Позвольте, – возразил я. – Лично я ничего в этом не понимаю, но мне известно, что эти марки очень редкие и моя знакомая выписала их из Италии.

– Из Италии? – недоверчиво повторил Дольчепиано. – Какой же смысл выписывать их из Италии, когда они продаются в любой лавке по 29 су за сотню.

– Надо думать, что она другого мнения, так же, как и то лицо, которое по ее поручению собирает их и высылает сюда, – сухо произнес я.

– Вероятно. Давайте-ка посмотрим хорошенько. – Он вынул из кармана небольшую лупу и стал рассматривать в нее марки.

Я подумал сначала, что он надо мной смеется, но его серьезный вид поразил меня.

– Та-та-та! – воскликнул он вдруг. – Это становится любопытным.

И, взяв меня под руку, не возвращая накидки, он хотел увлечь меня за собой.

– Зайдемте куда-нибудь в кафе. Там нам будет удобнее. Я не согласился.

– Сначала я должен отнести по принадлежности эти марки, – сказал я, стараясь взять от него накидку.

– Ни за что! – ответил итальянец, прижимая ее к себе. – Я должен их рассмотреть. Вы были правы. Эти марки одни из самых редкостных на свете.

– Тем более необходимо вернуть их как можно скорее владелице, – нетерпеливо произнес я.

– Тем более необходимо не торопиться и рассмотреть их как следует, – безапелляционно произнес Дольчепиано. – Пойдемте, дорогой мистер Падди. Даю вам слово, что буду беречь эти марки, как собственное око. К тому же, чтобы вернуть их, вам прежде всего следует их отклеить.

С этим я не мог не согласиться и волей-неволей последовал за ним.

Через несколько минут мы уже сидели на террасе кафе Reegence.

Дольчепиано потребовал теплой воды и стал осторожно отклеивать марки, стараясь сохранить их в полной неприкосновенности.

По мере того, как он снимал их с накидки, он в известном порядке раскладывал их на столе.

– Вы уверены, что эти марки действительно присланы из Италии? – спросил он, продолжая свое занятие.

– Я сам видел конверт! – сухо произнес я.

– Ого! – насмешливо протянул Дольчепиано. – Вам поверяют свои маленькие тайны?

Я пожал плечами.

– Никаких тайн не существует. Я сам увидел. Это еще не значит, чтобы мне показали. Конверт лежал на столе.

Дольчепиано, не отвечая, продолжал свою работу.

Она заняла довольно много времени.

Когда все двенадцать марок очутились на столе, он без церемонии бросил мне на колени накидку и навел на марки лупу.

– Спросите чернила и бумагу, – сказал он мне, не поднимая головы.

Его обращение со мной возмущало меня до глубины души, но, помня наставления Софи, я сдержал себя и приказал подошедшему лакею принести и то и другое.