не спят же они в такое прекрасное утро, в восьмом часу. - Официэры?.. Уехали. 'Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!' - Как - уехали? - Я старался сохранить спокойствие. 'Очевидно, в те полтора часа, когда я отсутствовал. Значит, Блинов пошел за ними. Это трудно и рискованно - на безлюдных улицах...' - Когда уехали? - Ночью... Невероятно! Мы же лежали буквально в десяти метрах от калитки - тут что-то не так... мы не могли их прозевать. А пани Гролинская рассказывала, что эти 'официэры' вчера поздно вечером распрощались с ней, она вот и комнату после них уже убрала. Они перешли на другую квартиру (где однажды в июле уже останавливались), потому что у нее нет подходящего сарая, а им нужен на день сарай для скотины. Мол, эти 'официэры' занимаются заготовкой продуктов для своей части, ездят по округе и закупают в основном овец и свиней, а вчера к ночи должна была прибыть машина, они соберут все из деревень в Лиду, погрузят и увезут. Она не преминула заметить, что никогда не держала никаких животных, кроме породных охотничьих собак, - ими увлекался ее покойный муж. Говоря, что уже убрала за офицерами, она открыла дверь в соседнюю комнатку - две аккуратно заправленные кровати, стол, цветы на окне, порядок и чистота. Сочинить с ходу эту историю про заготовку овец и свиней (что вполне соответствовало цели командировки подлинных Николаева и Сенцова) она, разумеется, не могла: несомненно, она повторяла то, что слышала от своих постояльцев. Вопрос только в том, правда это или всего-навсего легенда, прикрывающая другую их деятельность. Я знал немало случаев, когда вражеские агенты действовали в прифронтовой полосе под видом всякого рода интендантов, представителей армейских хозяйственных служб. Децентрализованная заготовка сельхозпродуктов - отличное прикрытие для передвижения и разведки в оперативных тылах. Свеж у меня в памяти был и прошлогодний случай. Разыскивая по данным радиоперехвата немецкую разведгруппу, мы заподозрили трех человек, имевших безукоризненные экипировку и все офицерские документы. Сделали запрос, и нам подтвердили, что такие-то 'действительно проходят службу в части' и что они девять дней назад выбыли в командировку сроком на месяц 'в указанный вами район'. Хорошо, что мы не удовлетворились этим ответом. Как впоследствии выяснилось, те, кто 'проходил службу', были убиты на вторые сутки после отъезда из части. Их трупы спустили под лед, а документы, в частности командировочные предписания, до момента ареста успешно использовались тремя заподозренными нами лицами. (Удостоверения личности, продовольственные аттестаты и вещевые книжки на имя убитых они заполнили сами, используя запасные комплекты документов - резервные чистые бланки, полученные от немцев.) Как и большинство пожилых поляков, пани Гролинская неплохо говорила по-русски, причем отвечала без пауз и обдумывания, держалась с достоинством и приятным кокетством. В светлом фартучке поверх темного строгого платья, не по возрасту гибкая, легкая в движениях, она походила на гимназистку. Лицо у нее было горделивое, тонкое и приятное. В городском отделе милиции, куда перед комендатурой я заскочил, мне, как иногда случается, повезло. Помощник дежурного по горотделу, немолодой лейтенант, обслуживал участок, куда входила улица Вызволенья, и вместо кратких установочных данных, на что я мог рассчитывать в столь ранний час, я узнал о хозяйке дома номер шесть, наверно, все, что было о ней известно местным органам. Гролинская Стефания, 1883 года рождения, уроженка Белостока, из семьи мелкопоместного шляхтича, образование - женская гимназия, по профессии модистка, перед войной владела небольшим пошивочным ателье, сгоревшим в первую неделю военных действий. В период оккупации проживала в Лиде, подрабатывала шитьем женской одежды. Муж был моложе ее на десять или двенадцать лет - эту деталь особо отметил участковый. В большой комнате, где мы разговаривали, на стене висело несколько фотографий; я успел потихоньку разглядеть изображенные на них лица, выделил и запомнил троих. На высоком берегу реки, опершись на локоть, лежал благообразный суровый старик; я без труда узнал в нем Пилсудского - хозяйке дома, пожилой польке, он, по всей вероятности, представлялся национальным героем. На другом снимке над тушей убитого кабана красовался щеголеватый мужчина с усиками и прилизанными волосами, в охотничьем костюме, с ружьем и патронташем; фатоватое, самодовольное лицо - как я предположил, муж пани, Тадеуш Гролинский. И еще были две фотографии юноши с задумчивым, невеселым лицом очевидно, сына хозяйки, находившегося якобы в подполье где-то под Варшавой, оккупированной немцами. То, что пани Гролинская не опасалась держать на стене фотографию Пилсудского, укрепило мое отношение к тому, что она говорила. Во многом я ей верил. Непонятно только, как эти двое, Николаев и Сенцов, прошли мимо нас незамеченными. Пани Гролинская вызывала уважение и, более того, симпатию. В сознании с трудом укладывалось, что муж этой обаятельной, отменно воспитанной, когда-то, без сомнения, на редкость красивой женщины был рядовой тюремный надзиратель, как поговаривали, малограмотный и глуповатый. Кроме выпивки и охоты, его в жизни якобы ничто не интересовало. Впрочем, погиб пан Тадеуш в сентябре 1939 года в боях с немцами, погиб, чуть ли не бросившись с гранатой под танк, и вспоминали о нем, по словам участкового, как о герое. - А где вообще вы помещаете офицеров? - поинтересовался я. - Здесь... Проше пана... Мы прошли в только что убранную комнатку. Кровати были заправлены чистым, непользованным бельем. Половики отсюда висели на штакетнике. В пепельнице на столе - ни окурка, ни пепла, ни соринки. И нигде никаких следов пребывания вчерашних постояльцев. Тем временем пожилая женщина на смежном участке - она по-прежнему находилась на огороде прямо перед окном этой комнатки, - завидя на улице соседку, принялась с новой энергией возмущенно выкрикивать что-то по-польски. Капитан прислушивался и незаметно подал мне знак. Но я при всем желании не мог понять, о чем там шла речь. - Пшепрашем паньства, - с улыбкой извинилась Гролинская; она выглянула в окно и сказала: - Hex щен пани юш успокои. Пшез быле глупство денервуе щен пани пшешло годинен*. - И, оборотясь к нам, с улыбкой снова извинилась: - Пшепрашем паньства. - Ну что ж, - оглядев исподволь все в комнате, сказал я, - условия для двух человек хорошие. - Вполне, - подтвердил капитан, делая для видимости какие-то пометки в служебном блокноте. - А больше двоих сюда и не направляли... Так и записываю: комната светлая, чистая... Сколько здесь метров? - Двенадцать, - сказала хозяйка. - --------------------------------------* Успокойтесь, наконец, пани. Из-за такой мелочи вы волнуетесь целый час (польск.). Женщина на соседнем участке продолжала ругаться, и я демонстративно посмотрел в окно. - Проше пана, слышите, как она волнуется? - пытаясь улыбнуться, проговорила Гролинская. - Что там случилось? - спросил я. - Ничего... Они же не бандиты, а радецкие официэры! Подумайте, наступили на огород... Ночью темно! - Повредили грядки... - подсказал капитан. - Они что, ушли через ее участок? - Так!.. Там ближе к центру. Почему я виновата?.. Мусить, так надо... Они же военные!..
* * *
В голове у меня вертелось немало вопросов. Мне бы очень хотелось знать и что собой представляют в действительности те, кто значились в комендатуре как Николаев и Сенцов, и, разумеется, где они сейчас, и все подробности их поведения и разговоров в этом доме, и почему они ушли ночью через соседний участок, и кто был тот железнодорожник в плаще, зачем он приходил и где теперь, и что за отношения между ним и этими двумя офицерами. И еще очень многое мне бы хотелось узнать, и о многом я бы желал поговорить с пани Гролинской, но сейчас я мог интересоваться лишь определенным кругом вопросов, только тем, что положено знать офицеру комендатуры, проверяющему порядок размещения военнослужащих на частных квартирах. Мы уже выходили - вслед за капитаном я переступил порог комнаты, размышляя над тем, что услышал и увидел в этом доме, - и тут на кухне у меня от волнения буквально заняло дух: возле кафельной печки, в углу, в плоском ящичке для мусора рядом с совком я увидел смятый листок целлофана, хорошо мне знакомую целлофановую обертку...
37. ТАМАНЦЕВ
Первая ночь в засаде была не из приятных и тянулась чертовски медленно. Мы вымокли до нитки еще вечером, обсушиться было негде, согреться нечем, и до утра мы дрожали в кустах как цуцики. Когда начало светать, мы перебрались потихоньку в дом Павловских. Добротный, с большой мансардой, он стоял заколоченный в сотне метров от хатки Юлии Антонюк, и с чердака отлично просматривались все подступы к ней - наверняка никто бы не смог подойти незамеченным. Мы развесили обмундирование сушиться под крышей, Фомченко и Лужнов завернулись в старое тряпье и уснули, я же расположился с биноклем у чердачного окна, также забитого досками. Хатенка Юлии Антонюк смотрелась отсюда как на ладошке. Лучшее место для наблюдения трудно было придумать. Я решил так: светлую часть суток будем находиться здесь, а с наступлением сумерек перебираться ближе к хатке, располагаясь в кустарнике с двух сторон от нее. До полудня наблюдал я. Юлия Антонюк возилась около хаты по хозяйству, прибиралась, вытряхивала какие-то облезлые овчины, тяжелым, не по ее силенкам ржавым колуном рубила дрова. Потом прошла с корзиной на огород Павловских и нарыла картошки. Там уже немало повыкапывали то ли Свириды, то ли Зофия Басияда, то ли еще кто. И я подумал, что и нам не мешает в сумерках набрать там с ведерко - вопрос только, как ее сварить? Я отметил, что одета Юлия бедно и лицо у нее нерадостное, но даже издалека можно было без труда разглядеть, что она красивая, складненькая и богата женственностью или еще чем-то, как это там называется, из-за чего женщины нравятся мужчинам. Ее
