прощаясь,Так дружку друг далеко проводил,Пока они не выбрались из лесаИ дали разделила их завеса.CCCXXIVНаш Африке в то место устремился,Где утром он свою одежду скрыл;Пришел — не отдыхал, заторопился,Себя в мужское платье обрядил.Потом домой веселый воротилсяИ там наряд он женский положилСкорей на место, чтобы не явилисьОтец и мать да платья не хватились.CCCXXVИ хоть и пребывали АлименаИ Джирафоне в грусти не шутя,Все на дорогу глядючи бессменно:Не возвращается ль домой дитя?- Но, как увидели: идет — мгновенноУтешились, покой свой обретя,И начались расспросы: где скитался?Что долго так домой не возвращался?CCCXXVIЧтобы сокрыть любовное томленье,Оправдывался Африко и лгал:Хоть улеглось в груди смолы кипенье,Он глубже, чем когда-нибудь, пылал..С горошинку казалось измышленье,И говорить он сам с собою стал:«Когда же день придет на смену ночи,И я вернусь лобзать уста и очи?»,CCCXXVIIТак все в душе безмолвно вспоминаяВ подробностях, что совершилось днем,И этим душу много услаждая,Все, что ни делали они вдвоем,Он повторял в уме. Но тьма ночнаяУж спать велит; он прочь — чуть не бегом,Хоть глаз сомкнуть и ни на миг не в силах,Всю ночь во власти тех же мыслей милых.CCCXXVIIIВернемся к Мензоле, что из долиныОдна в задумчивости шла, поройСебя считая все же в зле невинной,Все каялась, она и, лоб рукойСжимая, думала: «Такой судьбинойЯ сражена, и мой позор — такой,Что, смерть, приди ко мне, тебя молю я,А то сама убью себя, горюя».CCCXXIXТак горную вершину миновала,Спустилась вниз по склону, там как раз,Где солнце при восходе отражалоСвой первый луч и где последний гас.И тут, как полагаю я, лежалаЕе пещера, так — сказать на глаз —На выстрел лука, а внизу катилсяВеселый ручеек, журчал, резвился.СССХХХИ подошла она к своей пещере,С глубокой думою в нее вошла.Предстали вновь страданья и потери.«О горе мне! — она произнесла. —Зачем, прекрасная, по крайней мереЯ у ручья в тот день не умерлаПеред Дианой или в день злосчастный,Как мне явился юноша прекрасный! CCCXXXIHe знаю, глупая, как появитьсяОпять к Диане мне? С каким лицом?Как повернуться? И на что решиться? Я вся горю и страхом, и стыдом,И все во мне как будто леденится,Дыханье в горле сдавлено клубкомИ от печали, и от жуткой боли,Томящей сердце, сжатое в неволе.CCCXXXIIПриди, о смерть, к несчастной обделенной,Приди же к этой грешнице мирской,Приди ты к ней, в несчастный час рожденной!Не медли ты! Чем, если не тобой,Счастлива буду с честью оскверненнойДевической? Сердечный голос мойТвердит, что если не придешь ты скоро,К тебе приду навстречу — от позора.CCCXXXIIIУвы, подружки, думаете вы ли,Что я из круга вашего ушла?Увы, подружки, что меня любилиТак искренно, покуда я цвелаНевинностью, — теперь бы вы убили,Как зверя дикого, исчадье зла,Что чистоту навек свою сгубилоИ наши все законы преступило!CCCXXXIVИменовать вольны меня с тобою,О Каллисто, что, как и я, былаКогда-то нимфой, после ж злой судьбоюВ тебя впилась Дианина стрела.Зевс обманул тебя, и ты живоюМедведя вид свирепый приняла,В лесах блуждая, от охот бежалаИ уж не говорила, а рычала.CCCXXXVДианина подруга, нимфа Чалла!Муньоне надругался над тобой,Диана ж поносить не перестала,Пронзивши с юношей одной стрелой!И стала ты ручьем, и зажурчалаВолна Муньоне под твоей волной.В ваш круг отныне быть и мне приятой!Мое бесславье — этот день проклятый! CCCXXXVIИ то мне чудится — Диана телоМне расплеснула быстрою рекой,То — шкурой зверя спину мне одела,То перья птицы стан покрыли мой,То — дерево — листвой я зашумелаИ потеряла прежний вид людской.Копье носить я недостойна болеИ нимфою охотиться на воле.CCCXXXVIIОтец мой, мать моя! Вы, сестры, братья!Когда, меня Диане посвятив,Священные вы мне надели платья,Раздался, помню, твердый ваш призыв,Чтобы клялась Диану почитать яИ всех, кто с ней. И, в горы проводив,Оставили — не с тем, чтоб я грешила,Но чтобы девство навсегда хранила.CCCXXXVIIIНе мыслите, что верность я попралаСвятой Диане, что глухой тоскойДуша полна; не знаете нимало,Какая боль сменила мне покой.А знали бы — как жалость бы бежалаРодных сердец! И с ревностью какойМеня бы вы, отступницу, убили —И дело бы благое совершили!»CCCXXXIXТак сильны были муки и рыданьяНесчастной Мензолы, так тяжек былЖестокий вопль безмерного страданья,Что нет в стихах моих потребных силИх выразить и дать именованьяХоть сотой доле их. Тот вопль, уныл,Растрогал бы деревья или камни, — Такая сила в слове не дана мне.CCCXLИ в сетованьях этих и в рыданьеВся ночь прошла. Но только воспарилВеликолепный день в красе, в сиянье —Глаза ее в слезах отяжелилИ, во всю ночь бессонное, сознаньеС дыханием ее остановил, —Она уснула, слезы все роняя,От тяжкого страданья отдыхая.CCCXLIА Африко, огнем любви пылаяКак никогда, покоя не обрел;И, лишь увидел — ночь уходит, тая,Почти бессонный, поднялся. ПошелОн в гору, прямо к месту поспешая,Где накануне с Мензолой провелСладчайший день и радости, и страсти,Что был потом тяжело злой напасти.CCCXLIIТут Мензолу застанет он, конечно;Но, не застав, сказал себе: «Ну, вотВедь слишком рано». Начал ждать беспечно,Чтобы его она, когда придет,Застала здесь. Мнил, что не бесконечноТо ожиданье. На венки сберетЦветов он пестрых. Вот он тихо бродит,Большие, малые цветы находит.CCCXLIIIОдин сплетя, себе он надеваетНа кудри русые. Затем другойПлесть из цветов роскошных начинает,Меж ними ветви с ловкостью большойДерев пахучих, нежных заплетает,Промолвив: «Этим же своей рукойЕй обовью головку золотуюКогда придет, а после поцелую».CCCXLIVТак Мензолы своей все дожидалсяНапрасно он: она еще спала;Цветы сбирая, мальчик развлекался —И скука ожиданья не гнела,Он взором к лесу часто устремлялся —Туда-сюда: вот-вот, она пришла;Глядит и внемлет; лист зашевелитсяНа кустике — уж Мензола помнится.CCCXXLVНо больше трех часов так миновало,А Мензолы все было не видать.Он столько ждал, что солнце уж пылалоТак яростно, что тяжело дышатьОт жару было, и его нималоЦветы, венки не стали развлекать,Он тосковал, он ужасов боялсяИ взорами испуганно метался.CCCXLVIИ начал он: «Увы! — в душе взывая. —Что может это значить? Нет ее!»И, мысли странные перебирая,Искал унять смятение свое.Случайностей родилась в мыслях стая —Обильно ими всякое житье, —И,
