Я узнаю задумчиво, с трудом,
Я здесь была в иной какой-то жизни...
Отвечая на ваш вопрос, я оставила в стороне тех, как правило, эмигрантских авторов, что плотоядно предвкушали крушение ненавистной им Державы. Вряд ли в их яростной стихотворной публицистике мы имеем дело с чистым предвидением: энергия проклятий и угроз не есть чистое, объективное откровение, которое обычно ошеломляет самого поэта, случаясь независимо от его мечтаний, его воли... А иначе первым ясновидцем пришлось бы признать 'бедного Евгения' из 'Медного всадника', когда он, 'как обуянный силой черной, вскричал: 'Добро, строитель чудотворный!.. Ужо тебе!..'
В. Б. А обязаны ли поэты предвидеть конкретные исторические события? И вообще: непременно ли поэтический дар сочетается с даром предвидения?
Т. Г. Древние греки считали, что - непременно. Аполлон-Мусагет - это также и бог 'ясного зрения', ясновидения. Это он наделил Кассандру даром предвидения, а Дельфы, где был храм Аполлона и знаменитый оракул, расположены 'у подножья горы Парнас'... И вот увидел же Н.Рубцов фантастическую на то время картину некоей великой беды: 'И не леса мне видятся окрест, / А лес крестов в окрестностях России'. Это, кстати, похоже и на распад СССР: ведь - 'в окрестностях России'. То есть не в союзных ли республиках первым делом?.. Он 'не досмотрел' свои 'Видения на холме': 'Кресты, кресты... Я больше не могу!' Но его почти умоляющий возглас: 'Россия, Русь! Храни себя, храни!' - имеет, пожалуй, связанную с острым предчувствием природу... А Лермонтов? У него-то было прямое прорицание: 'Настанет год, России черный год, / Когда царей корона упадет...' Не считаю уж случаев 'заметафоризированных' предсказаний...
В. Б. А часто ли предвидели вы - именно в стихах?
Т. Г. Как ни странно, Чернобыль предвидела - вплоть до направления движения радиационного облака: 'на Витебск и на Вильно'... Правда, незадолго - за пять лет. В стихотворении 'Тревожная весна' вела речь о некоей небывалой, 'последней весне', которая - 'еще ничьей не тронула груди, еще ничей язык не опалила...' И даже - 'лети во мгле, не узнанная Богом'. Опустошение, безлюдье, звенящее в странно- сомнамбулических строках, оказалось похожим на весть о чернобыльской катастрофе. Там дальше было и худшее пророчество - о судьбе Киева: 'Свернулся свитком твой могучий век / и откатился в дали Прикарпатья...' Знаменательно, что сигналы и токи посылает именно та земля, где ты родился... Касаются-то они судьбы всей страны, но идут - оттуда. И вот, в 80-е годы, срывались шальные строки:
От круч Днепра всего видней
Балканы...
В окно стучится сербская страда...
Да и название тогдашнего раздела моей книги - 'Балкон над пропастью висит' - содержало, пожалуй, предостережение... Ну и Голод великий в 80-м году мне мерещился, хотя жила я тогда в благополучной Прибалтике. Такой голод, который пока и не случился:
Отчизне снова выпадает смерть:
В бурьяне дремлет пусторотый Голод.
Еще он слаб, еще он милосерд,
Еще он мертв, а может, просто молод.
Еще не глянул ямами очей,
Еще зарытой зыбки не качает...
Но, словно пена из морских зыбей,
Колотится в окно рыданье чаек.
Высоким вдовьим голосом кричат,
Надрывным стоном содрогают небо...
Это все облечено в картину шторма: 'Все море - в блеске чаячьих рубах, / как будто мина пропорола днище...', - а для того, чтобы в советское время опубликовать непонятно-мрачное это предчувствие опустошения и на море, и на суше, пришлось даже придумывать особый, фальшивый заголовок...
В. Б. А предвидения личной судьбы?
Т. Г. Это всего проще, но и всего опасней: непременно сбываются. В 70-х годах в стихотворении 'Река Лыбедь' - о возвращении в освобожденный, разрушенный, голодный, холодный Киев 1943 года - звучал голос этой, ныне подземной, реки, привечавшей меня-ребенка:
Сколь широкие встретишь печали
На скрипучем родимом крыльце!..
Не пугайся: что было в начале,
Только раз повторится - в конце!
Повторилось!.. Именно 'в конце', в последнем периоде моей жизни... Явно есть вещи, о которых в стихах лучше не поминать. Особенно про болезнь, смерть. Тут уж поэт точно похож на ворона. Поэтому я теперь норовлю писать так: 'И совсем заурядная хворь / посещает меня Христа ради...' Не более!
В. Б. Если процитированные вами строфы были опубликованы в свое время, то интересно - были ли замечены как прогноз? Или этому мешает возможность субъективного толкования стихов, которая всегда существует?
Т. Г. Вряд ли были замечены... Видите ли, ведь Аполлон тут же и наказал Кассандру неверием людей в ее предсказания. И, похоже, правильно сделал! Тут он 'заодно' с христианским Богом.
В. Б. Что же, все ваши прорицания - мрачные?
Т. Г. Нет, конечно. Однако светлые пока не сбылись.
В. Б. Например?
Т. Г. Был у меня лет двадцать назад 'Сон о Востоке и Западе', где Россия именовалась 'страна Разлука' и 'страна Разруха' - с большой буквы, а автор 'на выселках отчизны' глядел 'за горизонт степной', лежа себе 'в простуде под ворохом тряпья'. Кончалось же оно так:
...Но молчаливо люди
читают между строк:
под Западом не будет
пылающий Восток!
Под Западом не будет
Здесь даже воробья!..
и т.д., так что 'страна моя Разруха' оказывается уже 'в плакучем далеке'...
Но, пожалуй, и 'мрачные' пророчества, чтобы не утратить художественности, не должны быть беспросветными. Допускаю, что и рубцовские 'Видения' могли бы быть 'не замечены', если б не 'перекрыл' он их 'безбрежным мерцаньем' 'бессмертных звезд Руси', ради которого и хочется выучить наизусть все стихотворение. Не то с Ю.Кузнецовым: 'Он пугает, а мне не страшно', - эти слова Л.Толстого о Леониде Андрееве прилагаешь невольно к пустынным его 'озарениям'... Вы ведь, Владимир Григорьевич, подняли сложный и тонкий вопрос - об исторических предчувствиях поэзии, и он перешел естественно в творческую проблему распределения света и тени. И не упрекнут ли нас в суеверии?
В. Б. Тогда спрошу просто: могучая Держава распалась. Распадается и пространство, и время. О чем сегодня писать поэту?
Т. Г. Недавно критик В.Курбатов в письме ко мне процитировал строчку из новой моей книги 'Грибоедов': 'Часы на башне вечности стоят...' иллюстрируя этим свое, да и общее подавленное состояние. Я ответила: 'Они не стоят, пока я пишу это о них'...
В. Б. Но как все же соотнести 'корабль вечности' с 'кораблем современности', особенно если современность, как сейчас, похожа в лучшем случае на безвременье? Может ли поэт по этой причине пренебречь ею?
Т. Г. Это - в поэзии - должен быть один и тот же корабль. А вообще надо договориться, что мы понимаем под 'вечностью'. Вечность - это бессмертие или, напротив, смерть, нечто 'по ту сторону' жизни, вне нас и безотносительное к нашему дню? Помните, маленький Кай во дворце Снежной Королевы никак не мог сложить из льдышек слово 'вечность', потому что в сердце его уже вонзился осколок зеркала троллей? Но в ином (не андерсеновском) сознании 'вечность' - это именно смерть, полное небытие. Но такая враждебная времени, жизни (современности, если хотите!) вечность плод больного или распадающегося духа, забывшего о целостности. И это не я, а один из моих героев, теряющий рассудок несчастный поэт наш К.Батюшков, бродя в пепле улиц Помпеи, 'жарко шепчет вечности: 'Помедли! Не засыпай часы золой своей...'
В. Б. Значит, современность и вечность - едины, проникают друг друга? Как же тогда с отбором достойного поэзии материала?
Т. Г. Поэзия указывает нам и на 'бег времени' (так называлась последняя книга А.Ахматовой), и на,
