против показать мне мастерскую, я хотел бы посмотреть, сто лет не был...
- Пойдем, посмотрим.
Андрей взял ключи, а когда они вышли на лестничную площадку и он открыл дверь мастерской, желтовато-белое солнце хлынуло им навстречу в большие окна и все стены сверху донизу засверкали, заструились, вспыхнули в этом нежарком солнечном водопаде.
- Ого! - вскрикнул Спирин, поворачивая голову во все стороны. - Целая галерея, клад, зал Русского музея! Рассчастливый ты человек! Это ты соображаешь, миллионер? Как-то раньше я глупарил, не вполне замечал, хотя разика два заглядывал в мастерскую. Глазел не теми глазами. Ну, ну, ну! Как бы я сказал по- журналистски? Ему не нужно было присваивать, как всем бездарям, фетровую шляпу с пером а-ля Рубенс! Ну, ну, ну! - говорил он, переходя от картины к картине и жадно перебегая прозрачными глазами по холстам. - Красота! Потрясительно! Постой, кто давал тебе двадцать тысяч баксов за десять картин? Песков? Хренков? Ах, классическая сука! Заткнуть бы ему глотку, удаву!
- Заткнуть глотку? Как это понимать, Тимур?
- Чтоб впредь не совался к тебе с научно-фантастическими предложениями. А понимать так. Со спекулянтскими жлобами иной раз помогает душевный разговор, другой раз - внушение по шее. Бывает и третий раз - когда плач и скрежет зубовный, как старцы писали в летописях.
- Оставь это, - сказал с неприятием Андрей.
- Брезгливый ты, Андрей, что похвально. Но жизнь такова, - Спирин в приливе неразрушимого здоровья размял плечи, выдохнул воздух, как после борьбы. - На всякого беса должен быть бес, но... с рогами.
- Оставь в покое Пескова. Он не так поймет. Дед в какую-то трудную минуту занял у него деньги и остался должен. И я обязан вернуть долг. Хочу, чтобы память о деде была чистой.
- Ну, ну, ну! Ухарь купец, удалой молодец! - прищурился Спирин. Сколько Демидов был должен?
- Полтора миллиона. У Пескова расписка.
- Полтора миллиона - мелочь и слякоть! Но ты ни копейки возвращать не обязан. Скаж-жи на радость - новоиспеченный бальзаковский Гобсек с долговыми расписками! Его аппетиты малость бы укоротить надо, чтоб не шибко чавкал и жевал! Считай, что с Песковым проблему решим. Плюнь, разотри и позабудь. Забота моя. Хоп?
- Нет, Тимур, тут мое дело, - не согласился Андрей. - Здесь я разберусь.
Спирин миролюбиво хохотнул:
- Идеалист, Павел Корчагин, рыцарь из советского времени. Неужели тебе важно, чтобы какой-то клоп Песков считал тебя образцом чести? На хрен тебе такая забота и радость?
'В Спирине странная нераздумчивая сила, будто он сам определил ее в себе, чтобы делать все, как считает нужным. Откуда эта уверенность? После Афганистана и Чечни? Или связано с его службой, где он без рефлексий научился преодолевать ухабы жизни?'
- Все равно - оставь в покое Пескова, - повторил Андрей. - Прошу тебя помочь только с машиной. Если не трудно.
- С машиной заметано. Я сказал - и не напоминай, - бросил Спирин, тяжеловатой раскачкой продолжая двигаться по мастерской, и раздернул занавеску, закрывающую 'Катастрофу', дохнувшую жутью гибельной ночи. - Ну, ну, ну! Господи помилуй! - воскликнул он. - Страшноватенько! Что-то из ряда вон! Апокалипсис девяностых годов двадцатого века! Горящий Белый дом и баррикады - слабее. Твой дед, Андрей, карающий колдун, не пощадит никого! Ты не в деда ли? Зло помнишь? Хреновину говорю, - поправил он себя, озираясь на пейзажи и портреты на стенах. - А тут другая страна: сплошной блеск красное, желтое и синее - радость, как у импрессионистов, а он никак не импрессионист. Реалистические портреты - первоклассные. Короче - выход из ада в поле истины, как говаривали в античные времена. У твоего деда нет любви к року. Он не стоик. Эти ребята утверждали, что надо быть бесчувственным и бесстрастным к трагедиям жизни... да и к судьбе. Я не солидарен с твоим дедом. После некоторых картин заработаешь бессонницу. Я скорее - стоик, но особый - терпеть не могу слизняков и иуд с самоварными деммордами. А твой дед - Робеспьер... Да. Демидов - талантище! Мамонт! Что ты будешь делать со всем этим царством?
Спирин вышел на середину заливаемой солнечным светом мастерской, показавшейся Андрею веселой, живой, как при жизни деда, окинул прищуренными глазами картины, скульптуры, мраморные и гипсовые бюсты, деловито спросил:
- Как ты обойдешься с таким наследством? Надеюсь, оно завещано тебе?
- Да.
- Так что ты будешь делать?
- Откровенно говоря - не знаю.
- Всерьез не знаешь?
- А что?
- Не знаешь или лукавишь, Андрюша? Если всерьез не знаешь, может быть, помочь, подумаем, сообразим вместе.
- И что же такое сверхразумное мы можем сообразить, Тимур? - спросил Андрей, вспомнив о помощи, предлагаемой ему Песковым.
- А ты не смейся, - сказал Спирин, хмуря брови. - У меня и моего шефа достаточно высоких связей. Достанем Русский музей в Петербурге, убедим купить шедевры. Там им гарантирована вечность. Есть, кстати, и другие музеи.
Андрей сказал:
- В последние годы музеи картины не покупали. Приезжали, смотрели, ахали и в конце концов извинялись: денег нет.
- Найдут. И купят, - проговорил Спирин и похлопал по плечу Андрея. Рычаг требует, чтобы кто-то приложил усилия. Не так, что ли, Андрюша? Жизнь есть жизнь, а без денег жисть плохая, не годится никуда. Так наяривали советские граждане в годы нэпа. Вроде песенка начиналась так: 'Всюду деньги, деньги, деньги, всюду деньги, господа, а без денег...' ну и так далее, конец ты знаешь. Смешно, конечно, но - жестокая реальность. Как я понимаю, ты безработный журналист, пенсию и соросовскую стипендию не получаешь - и деньжата тебе необходимы. Ибо - 'а без денег жисть плохая, не годится никуда'.
- Ты обещал мне помочь продать машину, - сказал Андрей, уходя от разговора, создающего душное беспокойство, как будто вся жизнь его теперь зависела от судьбы мастерской. - Давай не будем сейчас о картинах. Денег от продажи машины мне пока хватит.
- Какие это деньги? Мелочь. Труха. На сигареты 'Прима', - сказал Спирин. - Надолго тебе их не хватит. Я имею в виду, Андрюша, полную обеспеченность. Это Париж, Штаты, Швейцария, Канада - вольному воля, были бы бумажки. И наплевать тебе тогда на проститутку журналистику. Мне, например, наплевать. Я презираю эту купленную-перекупленную, миллионы раз изнасилованную мадам. А Демидов оставил тебе богатство на всю жизнь.
- Надежды - сны бодрствующих, - усмехнулся Андрей.
- Хорошо сказано! Знаю, что формула какого-то философа, но кого забыл, - самолюбиво признался Спирин. - Чьи слова?
- Кажется, Платона.
- А не Пифагора? Впрочем, ты был примерный студент. Интеллектуал. Эрудит. Я ходил в шалопаях.
- От примера я был далек. Но кое-что читал. Так же, как и ты. Не прибедняйся, - сказал Андрей. - Ты немного, Тимур, заблуждаешься. Это не богатство. Не то слово, не то. Это талант деда. Его бессмертие... В завещании он просил сохранить своих детей. Он так и написал: 'детей' сохранить', как позволит мне жизнь. А придет время, не сейчас, подарить их Третьяковке.
Спирин пригладил залысины белесых волос, думая о чем-то, свел руки на выпуклой груди, посмотрел на Андрея, как глядят на человека, собирающегося сделать безумную выходку.
- Кто в наше идиотическое время делает такие царские подарки? Все летит вверх ногами, полетят и дармовые картины в Третьяковке. Их запросто разграбят ее работнички. Ты слышал, какой грабеж устроили в запасниках Эрмитажа? Картины уходят на Запад как по конвейеру. А вообще-то, что не оценено, в нашем диком родном капитализме считают бесхозным. В лучшем случае - безделушкой. Ты отдаешь отчет, что будет с картинами?
- Отдаю. Но сейчас картинами торговать не буду, - сказал Андрей. Во-первых, мне надо составить опись. Во-вторых, буду скромно жить на деньги от машины. Наконец, у меня две прекрасные библиотеки - отца и
