- Ты, наверно, добрый, - сказала она, и тут он, чтобы не продолжать этот разговор, выхватывая из серого тумана услышанную вчера во сне странную фразу, приостановил ее:

- Подожди, я вспомнил - когда же ты спросила у меня: 'Джинн - добрый гений или злой?'

- Я ничего не спрашивала. Ты опять фантазируешь? Джинн в сказках об Аладдине. Разве он имеет какое-то отношение ко мне? Как я не хочу, чтобы болела голова! Невозможно терпеть. Как не хочу... Это мешает думать и говорить...

Она разгладила обеими руками лоб, тряхнула пальцами, суеверно сбрасывая с них что-то, и вдруг беглый страх появился на ее лице, в ее изломанных бровях.

- Как ты сказал - злой джинн? Мне как-то не по себе, Андрей. Это не джинн, а какая-то чудовищная ведьма, безобразная злая Баба Яга напускает на меня что-то... - заговорила Таня стеклянным голосом. - Мне жутко становится. Я будто иду по краю ужасной пропасти, а там на дне шипят, копошатся клубки змей и манят меня: 'Прыгай, прыгай!' Я не знаю, Андрей, что происходит со мной...

Она упала лицом в ладони, плечи ее вздрогнули, и беззащитно рассыпались по плечам волосы, а он, подойдя, готовый умереть в эту минуту от ее тихого плача, встал на колени, чтобы быть ближе к ней, увидел, как сквозь пальцы просачиваются слезы, и почему-то подумал, что между ним и ею остается все меньше и меньше надежды.

- Таня, не плачьте, это ни к чему, это, как говорится, на радость врагам, - говорил Андрей, с грустной надеждой переходя на 'вы', подыскивая утешительные слова и гладя ее мокрые от слез пальцы. - Лучше давайте поговорим, и, если я могу помочь, я помогу. Я сделаю все, что в моих силах... бросайте, не раздумывая, свое манекенство или... как там его.... манекенщичество и поступайте в какую-нибудь платную или неплатную театральную студию. Это все-таки лучше. Давайте я поговорю с Жарковым. Он хоть грандиозный лицедей, но известный, у него какие-то связи. Ну, ну, вытрите слезы, улыбнитесь. И давайте поговорим. Ведь ничего страшного не произошло?

Она отвела ладони от лица, ресницы слиплись, нос покраснел, губы распухли, и, испытывая жалость при виде ее заплаканного лица, ее нежелания улыбнуться, он спросил тоном дружеского успокоения:

- Ведь ничего страшного не произошло, Таня?

- Не знаю, - прошептала она и сквозь влажную поволоку со страхом взглянула в глаза Андрея. - Встань, пожалуйста. А то выходит - ты в чем-то виноват.

И с гадливой гримасой, некрасиво покусывая потрескавшиеся губы, она выговорила:

- Мерзость, отвращение... Ненавижу...

- Но в чем дело, Таня? Ты говоришь со мной непонятным кодом, озадачился всерьез Андрей. - Что случилось?

- Нет. Я не хочу, чтобы тебе стало противно.

- Думаю, я выдержу. Ты сказала, что кого-то ненавидишь. Кого?

Она, колеблясь, помассажировала висок.

- Всех их, - сказала Таня хрипло. - Никого из них не могу видеть. И в первую очередь Виктора Викторовича. Он тогда подходил к тебе в ресторане, такой сладкий джентльмен. - Она язвительно передразнила его улыбку, его изысканный наклон головы. - И не хочу видеть его красавиц девочек... Я большая дура и не сразу узнала, что почти все девочки - просто гарем, как у шаха какого-нибудь. Гадость ужасная. Он по вечерам приглашал учениц и знакомил с мужчинами... чаще всего с иностранцами...

- Знакомил? И ты тоже?..

- Он пригласил меня, как приглашал других. - Она сделала конфетное лицо и передразнила его голос и жест, каким, видимо, он приглашал ее. Мармела-адный такой, надушенный французскими духами...

Она замолчала, пожимаясь от брезгливости.

- Я слушаю, Таня.

- Хорошо, я расскажу, пусть так... Мы жили в загородном пансионате, отрабатывали походку, повороты, движения, потом - аэробика, макияж - ну, эти пустяки тебе вовсе не интересны. А вот по вечерам собирались у кого-нибудь в номере, пили кофе или пепси, шутили, смеялись, но все нервничали и ждали, кого сегодня Виктор Викторович пригласит к себе в люкс для советов и замечаний после учебного дня. Я страшно трусила, потому что моя соседка по комнате Ярослава, я ее звала Яра, красивая девушка из Новгорода, чаще других приглашалась к нему и возвращалась поздно. Однажды я не могла уснуть и слышала, как она в ванной долго мылась под душем, чистила зубы и повторяла одно и то же: 'Гулящая девка, помойка, мусорное ведро'. Потом она странно засмеялась и сказала громко: 'А теперь я превращусь в пушинку, в перышко, в маленькую колибри над синим океаном'. Только позже я поняла, что это...

- Что поняла, Таня? - не вполне уверенно спросил Андрей. - Перышко и колибри? Что за бред такой?

- Да, бред, бред. - Таня покусала шершавые губы. - Меня он пригласил в свой люкс - знаешь когда? - дня через два после того, как чествовали итальянца в ресторане. Я дрожала, как осиновый лист. От страха у меня даже зубы стучали. А Виктор Викторович был просто испанским кавалером, ворковал голубем: что вы так волнуетесь, я вас не съем, запейте глотком рейнвейна вот эту таблеточку банального феназепама, и станет на душе спокойно. Принимал балетные позы, улыбался, хвалил мои способности, прическу, читал заумные стихи какого-то поэта Серебряного века. Читал с невыносимым завыванием. Потом посмотрел на часы и сказал, что сейчас к нему должен приехать синьор Петини. Знаменитому кутюрье я чрезвычайно понравилась, и он верит - в скором времени я буду работать у него. А у меня от вина как-то холодком сводило губы, стало по-идиотски весело и захотелось ни к селу ни к городу хохотать, как набитой дурище. - Таня прерывисто передохнула и продолжала с прежней гримасой гадливости: - Потом Виктор Викторович куда-то исчез. И появился этот модельер итальянец, синьор Петини. Сел ко мне на диван, стал что-то говорить по-русски о Париже, о моих ногах, о моей шее, о том, что я будущая звезда, и все сопел и пытался поцеловать невыносимо красными губами. Мне было смешно и противно. Тогда он рассвирепел, забегал по комнате, глаза вращались как у рака, жестикулировал и ругался по-итальянски и кричал по-русски: 'Дюра! Чудака! Архаизма!' После этих криков я ничего не помню, потому что заснула на диване, а проснулась в своем номере, раздетая, и плакала, и кричала, и смеялась в жуткой истерике. А Яра, успокаивая, легла рядом, обняла и говорит: 'Мерзавцы! Надо забыть, все забыть. Всю мерзость, всю подлость мужчин. Я знаю, что надо делать. Комариный укусик - и ты пушинка, белая бабочка над голубыми цветами. Хочешь, я помогу тебе?' Потом у ме ня не хватило сил бросить студию. Я осталась. А через день вечером вместе с Ярой превращалась в белую бабочку, в тополиный пух над морем, в воздушную королеву Зазеркалья... А потом - очнулась около двери в свою квартиру. Все мои деньги я отдала Яре и осталась ей должна. В Москву меня кто-то привез на машине и посадил на лестничной площадке. Помню, как я увидела обезумевшие глаза мамы. Она не узнавала меня. У меня так болела голова и так подташнивало, будто я отравилась. Все постыдно, гадостно, отвратительно, что не хочется жить... Со мной - плохо! Я погибаю, Андрей... Я бросила студию...

Таня закинула голову, ее ноздри сжались, глаза наполнились слезами, и Андрей с четкой резкостью представил запомнившегося напудренным лицом Виктора Викторовича и в кокетливом шарфе на шее толстенькую итальянскую знаменитость возле незащищенной и безвольной Тани - и не сумел подавить ожесточение:

- Виктор Викторович - сволочь и мразь, он дал тебе не безобидный феназепам, а совсем другую таблетку! А твоя Яра, уверен, - наркоманка и сводня! Черт ее возьми!

- Что? Ах, да... Я понимаю, о чем ты, - выговорила она и смежила веки, мокрые ресницы выпускали капельки слез. - Нет, я не виню Яру, потому что сама согласилась... 'Розовое облачко, пушинка'. Гадость! Я сама виновата! Она задохнулась слезами, растерянно повторяя: - Но Яра тоже несчастна, совершенно одна в Москве. Она как раба у Виктора Викторовича! Так что же мне делать, Андрей?! - с тихим оголенным отчаянием вскрикнула Таня. - Мама считает, что меня напичкали наркотиками, как... панельную девицу! Что я опозорила себя и их... мать и отца. Она кричала на меня, даже ударила. Я уйду, уйду из дома. Мне стыдно. Я не могу... Я сейчас существую для матери как какой-то грязный предмет - и больше ничего. Но она... Она без сердца! И отец ее боится. Слушай, Андрей, ты можешь мне помочь? - встрепенулась Таня и вытянулась вся, тоненькая, несчастная. - Ты мог бы мне одолжить деньги? Я поселилась бы на неделю в какой-нибудь гостинице. Я не могу сейчас дома, не могу...

Она умолкла, молчал и Андрей, внутренне озябнув от предчувствия несчастья.

- Дело не в деньгах, - сказал он наконец. - Сейчас они у меня есть. А дальше? Поживешь в гостинице, а

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату