русских, дорогая моя, любовь целомудренна, целомудренна! Ее задача - семья, семья, а не валяться с развратниками по квартирам! Да еще пьяной! Да еще наркотики! Бесстыдство! Позор! Была! - и нет русской целомудренности, все кончено! Была дочь - и нет дочери! Есть проститутка! Грязь!..
- Но разве я проститутка, грязная дрянь? - шепотом вьздавливала Таня. Разве так можно?
И Андрей, не находя утешения, которое в ту минуту могло бы помочь Тане, тихо, безнадежно стонущей в закрывавшие рот пальцы, с невольно вырвавшейся нежностью тронул ее за плечо, сказал, вероятно, не то, что надо было сказать:
- Таня, у меня пустая квартира. Если хочешь, поживи несколько дней, пока все утрясется.
- Да, это уже не важно. Я уйду все равно. Назло ей. Или повешусь вот тут, на этой дурацкой люстре! Назло ей! Назло!..
А в другой комнате бегали шаги, сниженный мужской голос то приближался к двери, то удалялся, донеслись задушенные вскрики:
- Оставь ее в покое, прошу тебя! Своими скандалами ты доведешь меня до инфаркта, сведешь в могилу! Ты не в своем уме, Кирушка, дорогая, опомнись! Умоляю! Что ты делаешь с ребенком? Умоляю! Я на колени встану! Это же наш ребенок, наш родной! Нам лечить, лечить ее надо, а не...
И непреклонный голос Киры Владимировны, пресекающий это немощное сопротивление:
- Адвокат несчастный, не вмешивайся в мои материнские дела! Ты понимаешь в этом, как свинья в апельсинах. Сиди в своих финансах - и не лезь, не лезь!
- Слышите? - Таня искоса блеснула на дверь негодующими глазами. 'Ребенок'! Он никогда не защитит меня по-настоящему! Безвольная тряпка!
'Хочет ли она моей защиты? - засомневался Андрей, сознавая, что его защита не имеет сейчас существенного значения. - Держись, милый, за мгновения синтетического мира и помни, что скороспелые надежды - мечты дураков?' И он сказал все же настойчиво:
- Таня, поживи у меня. Я ни в чем не буду мешать. Даю тебе слово...
- Не надо, Андрей. Я не смогу жить у тебя. Это как-то странно. Ведь я не твоя жена. Боже мой, где же достать деньги? Кажется, ты сказал, что у тебя есть. Ты, например, мог бы мне одолжить? - спохватилась она, заглядывая ему в лицо. - Как они мне нужны!..
- Неужели ты решила все-таки в гостиницу? Сегодня?
- Пока - нет. Сегодня я поживу у подруги.
- У тебя подруга?
- Неважно, неважно, неважно, - фальшивым тоном произнесла Таня и отвернулась к окну. - Если можно, положи на стол деньги, сколько тебе не жалко. И уходи, пожалуйста. И пока не звони. Я позвоню сама. Если устроюсь в гостиницу, то завтра.
Доставая сверток с деньгами и предчувствуя недоброе, он еле пересилил себя, чтобы не сказать ей, прощаясь:
'Что бы ни было, я люблю тебя, Танечка, милая, озябшая душа. Я буду ждать твоего звонка'. Он не сказал этого и, щедро оставив на столе часть денег, полученных от продажи машины, вышел из ее комнаты, провожаемый в коридоре плоско поджатыми губами Киры Владимировны.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
На следующий день она не позвонила, не было звонка и через неделю. Уже с ноющим нетерпением он подходил к телефону, чтобы набрать домашний номер Тани, но помня ее предупреждение - 'Я позвоню сама', не решался наткнуться на Киру Владимировну. В конце недели он не выдержал и долго слушал протяжные гудки в далекой тревожной пустоте - никто в квартире Тани не отвечал. Он повесил трубку, и минут через тридцать молчавший телефон точно брызнул в комнате металлическими осколками. И как в наваждении Андрей услышал в трубке возбужденный мужской голос, срываемый одышкой:
- Андрей Сергеевич? Это Григорий Федорович, отец Тани - Григорий Федорович! Я невероятно взволнован, я не знаю, что и думать! Татьяна ушла из дома неделю назад... оставила непонятную записку: я у подруги... Но она больна! Куда она отправилась? Что за подруга? Откуда у нее подруга? Я не знаю о существовании никакой подруги! Вы знаете что-нибудь, Андрей Сергеевич? Умоляю, ответьте! Где она? Где она может быть?
- К большому сожалению, не знаю, - ответил Андрей и вязкая тревога передалась ему, а Григорий Федорович сбивался, тяжко дышал в трубку:
- Я звонил!.. На эти дьявольские курсы в пансионат Бологово. Мне ответили. Ее там в списке нет. Нет! Что бы такое могло значить? Андрей Сергеевич! Она училась там! Моя единственная дочь! Я боюсь что-либо думать!..
Разума не хватает понять поступки Татьяны! Где она может находиться целую неделю? У какой подруги? Что с ней? Что? Эти проклятые курсы! Сейчас возможно абсолютно все! Но не хочу думать, не хочу думать! Они отлично осведомлены, что я не настолько богат!
- Что вы имеете в виду? - спросил Андрей, понимая, чего опасался Григорий Федорович.
- Имею в виду то, что случается в Москве каждый день! Но они... эти похищающие господа отлично осведомлены о моих скромных доходах! Пока я исключаю данное предположение на семьдесят процентов! Так или иначе - я сегодня сообщил в милицию. Всю неделю я не нахожу себе места. Прошу вас убедительно, очень, убедительно прошу, Андрей Сергеевич, если Татьяна позвонит вам, каким-то образом объявится, немедленно, сию минуту, дайте мне знать! Я умоляю... Будьте любезны, запишите мой прямой телефон и телефон моего офиса. Назовитесь, вас соединят моментально. Разум можно потерять! Как это все некстати, как это все мешает жить! Что за страшное время!..
Он закончил разговор, не попрощавшись, и Андрей, еще не снимая руку с трубки, ощущая тупые иголочки холодка на щеках, с необыкновенной ясностью подумал, что если Таня не в Москве, то, значит, она в Бологово, и в первую очередь надо узнать, почему Григорию Федоровичу дали отрицательный ответ из пансионата.
'Где Бологово? По какой оно дороге? Сколько километров от Москвы? Электричка? Автобус? Не уехала ли она к этой Яре? Черт знает, что за пакость! Но так ли все это в конце концов?'
Он достал из письменного стола карту Подмосковья, которую всякий раз дед изучал накануне поездок 'на пейзажи', без труда нашел слева от ниточки Старо-Калужского шоссе название поселка Бологово, прикинул по указателю масштаба расстояние - от центра Москвы километров сорок пять; железной дороги и, стало быть, электрички в бологовском направлении не было; вернее всего - сообщение автобусом. И тотчас пришло решение: ехать в злосчастное Бологово, сесть на автобус или маршрутное такси где-нибудь в Теплом Стане, на Юго-Западе - и так добраться до поселка. Продумывая маршрут, Андрей пожалел о проданной машине, взглянул на календарь, была пятница, рабочий день, но все-таки подсознательно он снял трубку, набрал номер многоопытного Спирина без малейшей уверенности застать его дома, однако номер отозвался мгновенно.
- Хоп, слушаю. - И вместе с ответом вылился из недр квартиры невнятный говорок, похожий на бормотание телевизора.
- Тимур, здравствуй, рад, что застал. Что делаешь? Что у тебя там лопочет? Ящик, что ли?
- Наслаждаюсь кантовским умом. Кладезь!
- Чьим умом?
- Шик-модерн! Грандиозный мыслитель! Показывают по энтэвэ встречу нашего премьера в Вашингтоне с американским сенатором. Знаешь, такая парикмахерской красивости дылда с лицом гири? У нашего говоруна морда помятая, шире барабана, на мотоцикле не объедешь. Наверняка вчера на приеме плотно покушал. И с похмелья выдает перлы: хвалит, обливаясь слюнями, американский образ жизни и честит Россию за неумение работать. А гиря кроит губками высокомерные улыбочки: мол, давай, рабчик, ползай, слизывай пыль с американских сапог, унижай Россию, сукину мать! Включи телевизор, получишь удовольствие. Не премьер, а премьерище. Краса нации!
- Я звоню тебе по делу, Тимур.
- Ты из дома? Дослушаю - перезвоню. Хотя - вот все. Влюбленные рукопожатия. Выключаю ящик. Такой стриптиз, Андрей, стоило посмотреть. Оказывается, из России восемьдесят лет изгоняли призрак, а Маркс - урод, все россияне больны 'измами' и, по словотворчеству златоуста, чешем во всех местах и буровим, буровим! Вкалывать надо, а не хаос буровить. Ты знаешь, что такое 'буровить'? Ну молодец, ну патриот, ну спаситель! Обхохочешься с рыданиями пополам! Разрушил, распродал всю Россию, да еще унижает ее, лакейская фалда! Ладно, хрен с ним, рано или поздно своего он дождется! Поработает дворником и
