- Нет, Степа, и в армии есть страсти, и они движут людьми! А страсть управлять людьми? А честолюбие? А ревность к чужому успеху, доходящая до ненависти! Нет, Степа, карась-идеалист ты, беспочвенный мечтатель, весь ты из умных книг! А как, по-твоему, Брянцев - реалист или идеалист? Или я?
Нестеснительный Полукаров говорил это отчетливо-тяжеловесно, артистический баритон его зарокотал в коридоре, привлекая вниманий стоявших вблизи курсантов, и после его слов Борис, чуть переменившись в лице, все же насильственно-спокойно похлопал Полукарова по плечу.
- Долг прежде всего, а потом удовольствия, как говорят французы. Этого, Женя, не надо забывать. Я от рождения реалист, пусть будет тебе известно.
- Да? Разве? - с колючей вежливостью спросил Полукаров. - Укажи мне на человека, лишенного страстей и пороков. Наверно, это будешь ты. О библейская овечка с нежной серебряной шерсткой!
- Философствуешь, Женя, - тонко улыбнулся Борис. - Много громких слов, сотрясаешь воздух, милый. Что с тобой - нездоровится?
- А отстань ты... знаешь? - вдруг чересчур обозленно выговорил всегда невозмутимый краснобай Полукаров и, прекратив спор со Степановым, зашагал по коридору прочь, покачивая неуклюжей своей медвежьей спиной.
- Видел представителей нашей батареи? - смеясь, сказал Борис Карпушину и отошел вместе с ним в сторону.
- Ты понял, Степанов? А? - спросил Зимин, провожая спину Полукарова моргающими глазами. - Это что такое - ссора?
- Зачем он тут произнес речь? - с жаром отчеканил Ким Карапетянц. Говорун, понимаешь! Все и так ясно. Два сапога - пара!
- Что ясно? Что ясно? Какая пара? - воскликнул Зимин и, поперхнувшись, подавился дымом, бросил недокуренную папиросу в урну, украдкой оглянулся не улыбаются ли вокруг? - и еще раз со слезами заглянул в урну, мысленно проклиная себя за то, что начал недавно курить для солидности. - Жуть какая кислая попалась! Прямо невозможно!..
- Легкомысленно поступаешь. Одна капля никотина убивает лошадь, строго сказал Карапетянц, пощипывая черные пробивающиеся усики, и поглядел в окно, за которым осенний ветер свистел в тополях, тосковал об ушедшем лете.
- Дурацкое значение имеет эта капля! - возмутился Зимин. - Ты понимаешь, что у нас происходит во взводе?
Зимин и Карапетянц были моложе всех в батарее, одногодки, всегдашние соседи по столу в учебных классах, но по определенным причинам все-таки 'не сходились характерами': Карапетянц жестоко осуждал любовь несерьезного Зимина к посылочкам, высмеивал эти посылочки, получаемые им из дому, и вообще поступал и делал все обдуманно. Он считал, что будущий офицер должен во всем отдавать себе отчет и знать, что за жизнь ожидает его, если война не исключена.
- Все посылочки в голове! Зачем задаешь несерьезный вопрос? Карапетянц отмахнулся от Зимина, как от надоевшей мухи. - Не видишь разве? Зачем спрашиваешь, как наблюдатель? Несерьезно!
- Я не наблюдатель... - обиделся Зимин.
Как обычно, в личное время курилка битком набилась курсантами, здесь было особенно оживленно, хаотично звучали, перемешивались голоса; возле двери дневальный, охрипнув, кричал со страстной убедительностью:
- Товарищи, окурки на пол не бросать! Братцы, уважайте труд дневального! Сами будете на моем месте!
Но его никто не слушал. В начале личного часа Алексей вошел в курилку, столкнувшись случайно на пороге с Полукаровым: мельком посмотрели друг на друга, не сказав ни слова, и, соединенные теснотой и этой случайностью, отошли к окну, в относительно свободный уголок, там закурили. И Алексею показалось, что Полукаров ожидал какого-то вопроса от него или хотел сказать что-то - стоял рядом, стряхивая пепел с кончика своей папиросы, наклонив большую лохматую голову. Опять на миг они встретились взглядами, и Полукаров мрачно проговорил:
- Вот что-то папироса не тянется.
- Сырой табак? Попробуй мои.
- Спасибо. Пострадаю со своими.
А вокруг становилось все теснее, все шумнее, дым синими пластами покачивался под потолком, и слышно было, как сержант Карпушин из второй батареи, высокий, с коротким вздернутым носом, подстриженный 'под ежик', с двумя медалями 'За отвагу', втиснувшись от двери в толпу курсантов, по- разбойничьи вдруг свистнул в два пальца, выкрикнул луженым горлом:
- Эй, братцы, первая, прославленная батарея, хоть топор вешай! О чем речь? А-а, ясно - среди смертных герой дня! - захохотал он с дерзкой веселостью, заметив Алексея у окна. - А может, Дмитриев и орденок схлопочет? Ась?
- То есть? - спросил Алексей.
- Как 'то есть', старшина? А ты невинницу из себя не строй! Чувствуем твои методы. Высоко вознесся! Психику словами не исправишь. Слова - не то. Ими не убедишь. Иногда надо дубинкой по голове, чтоб все на свои места стало!
Алексей швырнул папиросу в урну, подошел к Карпушину.
- Ты говоришь, словами человека не убедишь. А сам сейчас убеждаешь меня словами. Где же логика?
Сержант Карпушин скрестил на груди руки, крутые ноздри короткого носа зло дрогнули.
- Логика? При чем здесь логика? Исключить тебя из комсомола и из училища - вот и вся логика! Запомни еще - за клевету и к суду привлекают, ясно?
- Черт тебя знает, что ты за артиллерист! - усмехнулся Алексей. - Ни разу таких не видел.
- Ты брось эти штучки, старшина! Туману не напускай!.. Я-то как раз артиллерист, а не быстренький, как некоторые тут!..
- Не видно, - сказал Алексей. - В артиллерии не стреляют с закрытыми глазами. Прешь напролом, как бык.
- Ты мне словами памороки не забивай! Я-то уши развешивать не буду! Ничего у тебя не выйдет! - угрожающе заговорил Карпушин. - Учти: вся твоя карьера шита белыми нитками, хоть ты и до старшин долез... Лесенка твоя как на ладони... ясно?
- Слушай, Карпушин, - вмешался Полукаров, сделав брезгливое лицо. Закрыл бы заседание юридической коллегии с перерывом на каникулы. Надоело слушать громовые речи!
- А ты-то что, Полукаров? Подкупили тебя вроде? - выкатил пронзительно-светлые свои глаза Карпушин. - Или уж не понимаешь, что тут за кулисами у вас делается? Может, всякие подробности рассказать, как люди жить имеют? И о Валеньке тоже знаем...
- Что именно? А ну-ка объясни. - Алексей почувствовал, как холодеют, будто ознобом стягиваются, его губы. - Какое это имеет отношение?
- Имеет! - Карпушин хохотнул, повертел пальцем возле виска, показывая этим, что дело тут не без цели.
- Вот что, - еле сдерживая себя, глухо проговорил Алексей. - Если будешь галдеть тут еще, я тебе морду набью, хоть и на гауптвахту сяду. Все понял?
- Подожди, Алеша.
Сказав это, из окружившей их обоих толпы курсантов как-то лениво вышагнул, приняв бесстрастное выражение, все время молчавший Дроздов, положил руку на крутое, покатое плечо Карпушина и долго, детально рассматривал его всего - с головы до ног; и тотчас в курилке задвигались, зашумели, кто-то предложил накаленным басом:
- Толя, тресни ему по шее за демагогию! У этого парня - мыслей гора!
- А ну-ка тихо! - остановил Дроздов и властно подтолкнул Карпушина нажатием руки в плечо. - Проваливай по-вежливому! И передай взводу, что первая батарея выгнала тебя из курилки к чертовой бабушке!
Тогда Карпушин, сузив веки, высвободил плечо из-под руки Дроздова, раздувая ноздри, попятился к двери, затем повернулся, со сдержанным бешенством начал протискиваться к выходу. Дроздов проводил его
