Ящерица учтиво кланяется и выбирает самый тяжелый шар. Я говорю себе, что это блеф. Меня не должно быть Здесь. Ящерица делает шаг к началу дорожки и выбирает позицию для броска.
– Пристрели нас, Морино! – кричит Центральная голова.– Дай нам умереть с честью!
Франкенштейн кричит в ответ:
– Что ты знаешь о чести, Набэ? Ты продал свою задницу Нагасаки быстрее, чем он успел сказать «нагнись»!
Ящерица делает шаг, другой и – бросок! Шар летит по дорожке, у меня внутри все сжимается, я пытаюсь проснуться, ради своей же пользы отворачиваюсь, но, когда Центральная голова вскрикивает, снова смотрю на дорожку, идиот несчастный. Правая голова – Какидзаки, по-моему,– абсолютно неузнаваема. Хочется блевать, но не получается. Внутренности словно склеились. Голова Какидзаки превратилась в сплошную вмятину из костей и крови. Трубачи разражаются бурными аплодисментами. Левая голова в отключке. Центральная ловит ртом воздух, задыхаясь, забрызганная кровью. Ящерица снова кланяется и возвращается на свое место у стены.
– Превосходная техника,– замечает Франкенштейн– Посмотрим на повторе, хотите?
Я отворачиваюсь и сажусь на корточки, свесив голову между колен. И подпрыгиваю, когда мегафон ревет «Мияяяяяякэээээээээ!» прямо мне в ухо. Ящерица жестом указывает на дорожку:
– Давай ты.
– Нет.
Трубачи жестами выражают удивление.
Морино громко шепчет:
– Да. Мы подписали договор.
– Вы ничего не говорили о соучастии в убийстве.
– Твоя клятва означает, что ты будешь делать все, что прикажет Отец,– говорит Франкенштейн.
– Но…
– Проблема нравственного выбора для ответственного молодого человека,– заключает Морино.– Бросать иль не бросать. Если бросишь – рискуешь причинить некоторый вред этой лицемерной мрази. Не бросишь – станешь причиной пожара в «Падающей звезде» и выкидыша у жены своего домовладельца на двенадцать недель раньше срока. Что тяжелее для совести?
Он хочет замкнуть мне рот, чтобы я никогда не рассказал о том, что видел. Капкан защелкивается. Я встаю и выбираю самый легкий шар, надеясь, что какой-нибудь непредсказуемый поворот событий вытащит меня отсюда. Поднимаю шар, самый легкий. Весит он предостаточно. Нет. Я не могу этого сделать. Я просто не могу. За моей спиной раздается смех. Я оборачиваюсь. Ящерица лежит на спине, раздвинув ноги, с засунутым под куртку надувным шаром. На шаре черным маркером намалеваны соски, пупок и треугольник лобковых волос. Франкенштейн встает над ним на колени, занося длинный нож.
– Нет,– фальцетом кричит Ящерица,– пощадите, у меня в животе ребенок.
– Мне очень жаль, госпожа Бунтаро,– вздыхает Франкенштейн,– но вы сдаете комнаты жильцам, которые нарушают клятвы, что давали влиятельным людям, и вы должны быть за это наказаны…
Ящерица визжит во всю силу своих легких:
– Пожалуйста! Мой малыш, мой малыш! Пощадите!
Кончик ножа прижимается к резиновому животу госпожи Бунтаро, Франкенштейн сжимает свою вторую руку в кулак, изображая кувалду, и – «бах!». Шербетка, высунув язык, нервно смеется. Мама-сан вяжет, Морино хлопает в ладоши. Скопление висящих в темноте лиц, озаренных светом монитора и огоньков на пульте. Все, как один, они поворачиваются и смотрят на меня в упор. Не знаю, какое из этих плывущих лиц отдает мне окончательный приказ. «Бросай». Я должен промахнуться, но не слишком явно. Меня не должно быть здесь. Я хочу извиниться перед головами, но как? Выхожу к началу дорожки, стараясь дышать ровнее. Раз – целюсь в желоб, в метре от Правой головы. Два – у меня подводит кишки, и шар вылетает из РУК слишком рано – от потных пальцев отверстия стали скользкими. Присев, я сжимаюсь в комок – мне слишком плохо, чтобы смотреть, слишком плохо, чтобы заставить себя отвернуться. Шар катится к желобу и потом вдоль его края, пока не достигает последней трети дорожки. Потом сила вращения посылает его назад – прямо в сторону Центральной головы. Его лицо перекашивается, грохот шара перекрывает дикий вопль, трубачи у меня за спиной аплодируют. А я закрываю глаза. Стоны разочарования за спиной.
– Ты подбрил ему скальп,– успокаивает меня Морино. Меня бьет дрожь, которую я никак не могу унять.
– Хочешь взглянуть на повтор? – ухмыляется Ящерица.
Не обращая на него внимания, шатаясь, иду назад и падаю на последнее сиденье. Закрываю глаза. Яркая, сгущающаяся кровь.
– Смотрите в оба! – выкрикивает Франкенштейн, требуя внимания.– Мой коронный номер – ветряной экспресс!
До меня доносится громкое рычание, звук разбега и грохот запущенного шара. Три секунды спустя – восхищенные аплодисменты.
– Всмятку! – кричит Ящерица.
– Браво! – восклицает Морино.
Центральная голова продолжает дико вопить, а Левая хранит зловещее молчание. Даже сквозь закрытые веки я вижу конец дорожки. Сжимаю веки сильнее, но не могу избавиться от этого яркого, как на киноэкране, зрелища. Наверно, оно будет преследовать меня до самой смерти. Меня не должно быть здесь в этот безумный день. Дрожь не унимается. Тужусь, пытаясь вызвать рвоту, но все напрасно. Ядовитые пары окономияки. Когда я в последний раз ел? Несколько недель назад. Если бы я мог уйти отсюда. И наплевать на папку! Но я знаю, что уйти не дадут. Чья-то рука проскальзывает мне в пах.
– Сладенькое есть?[85]
