Долгие годы утомительной работы Шен Цуна близились к завершению.
Больше десяти лет провел он на острове Шимура в Восточно-Китайском море в развалинах древнего храма Шаолинь, в незапамятные времена построенного на склоне горы Такаси. Все эти годы он изучал древние свитки, украденные его людьми у алхимиков и колдунов всего мира; без устали экспериментировал с минералами и жидкостями, огнем и кровью; упорно искал магическое заклинание, открывающее путь из Земного Мира — царства реальности — во Внешний Мир — царство демонов.
Так много было сложено сказаний… много мифов и преданий… много слухов передавалось из уст в уста. В четвертом веке до нашей эры один греческий философ в своем трактате писал о том, что мир смертных и «силы тьмы» возникли после смерти богини Геи — тело ее превратилось в наш мир, а ее неродившиеся дети, которым было предначертано стать исчадиями зла, оказались в вечном холоде космической пустоты и образовали силы тьмы. Легенда эта соответствовала преданиям о Пан Ку, хотя Шен Цун понятия не имел о том, что Внешний Мир был обязан своим сотворением именно Пан Ку.
«Как могло так получиться?» — думал он, стоя на коленях на грязном мраморном полу своей лаборатории. Шен Цун продолжал сыпать из мешочка на пол вокруг себя черный порошок с таким расчетом, чтобы образовался круг. В состав этой смеси входили перемолотые и перетертые кости взрослых людей и светящийся налет, покрывавший стены пещер недоумков-монахов, живших у подножия горы Ифукубе. «Как это случилось, — снова спрашивал себя Шен Цун, — что даже первый и самый могущественный из всех богов был подвержен влиянию Инь и Ян?» Инь — отрицательной, темной силе, отождествляемой с женским началом, и Ян — положительной, светлой силе, ассоциировавшейся с началом мужским. Именно взаимодействие и сочетание их свойств вершило судьбы всего сущего, определяло бытие всех земных созданий — от ничтожного насекомого до человека,
Как же много было всяких идей, воплотившихся во всевозможных философских учениях и религиозных системах! Египетский жрец Амхотеп писал, что мог проходить сквозь преграду, отделяющую этот мир от «мира божественного», питаясь прахом, соскобленным со стен могил, и положив руки на трупы недавно умерших людей.
Японский алхимик Мосура Радон утверждал, что научился проникать в «обитель смерти» с помощью снадобья, позволявшего ему бодрствовать во сне. Писец сирийского царя Энкмиши божился, что его повелитель стоял по пояс в крови семерых различных созданий и вызывал к себе демона, черты которого напоминали каждого из них: у него были тело коня, рога быка, крылья орла, ноги волка, хвост змеи, глаза кошки и голос человека.
«Сколько же разных теорий создали люди», — подумал Шен Цун. Он ухмыльнулся; ухмылка эта придала его лицу с глубоко посаженными темными глазами и высокими, резко выступающими скулами поразительное сходство с голым черепом. Он надеялся через несколько минут выяснить, какие из этих теорий были верны, а какие — ошибочны.
Завершив круг из черного порошка, Шен Цун встал. Высокий и тощий, с блестящими черными волосами, прямыми космами ниспадавшими на плечи, колдун окинул придирчивым взглядом творение своих рук. Круг получился сплошным — в нем не было ни единой щели. Об этом предупреждали в своих писаниях все заклинатели. А один африканский шаман предостерегал: «Оставь демону щель величиной с волос, и он ткнет им тебя в глаз так, что ты окривеешь».
Да, круг получился сплошной, без изъянов. И все составляющие смешаны в правильной пропорции, именно так, как учили алхимики, трактаты которых он проштудировал в мельчайших деталях. Рядом, с ним в круге стояла раскаленная жаровня, в прозрачном пламени которой виднелись кроваво-красные угли, а железная кочерга раскалилась чуть ли не до белого каления. За пределами развалин храма солнце медленно склонялось к горизонту, и уже взошла полная луна. Время было выбрано правильно: оба глаза Пан Ку одновременно взирали с небес на колдуна.
Все было готово, включая самого Шен Цуна. Много лет назад он бросил службу сборщика податей, убил и до неузнаваемости обезобразил труп другого человека, чтобы создать видимость собственной гибели, сменил имя — и все это было сделано лишь для того, чтобы предаться тому же, чем занимался Вин Лао, брат его жены: экспериментам, поискам, обретению знания.
Вину повезло. Работа не отнимала у него много времени, да и дети помогали. Потому он мог все ночи напролет проводить дома свои эксперименты. Шен, сколько себя помнил, старался делать то же самое, побуждаемый невесть откуда бравшимися желаниями, воспоминаниями раннего детства, снившимися ему по ночам кошмарами — все это вместе взятое заставляло его учиться, исследовать, понимать. Видения, будоражившие его, порой казались отблесками прошлых жизней, проведенных в испытаниях всяких снадобий, изучении древних рукописей, раскапывании могил и убийствах, суливших власть над новыми душами…
Порой его просто неудержимо тянуло изучать древние рукописи, ходить по дальним монастырям или часами исследовать травы, корни, минералы, а также свойства, которые они приобретают при смешивании. Гибель Вина при взрыве расстроила все планы Шена. Двое сынишек Вина остались сиротами, и жена Шена, вместо того чтобы отдать их в монастырь на попечение монахов, настаивала на том, чтобы они сами воспитывали своих шебутных племянников — Куна и его младшего брата Чана.
При воспоминании о шумных скандалах с женой, нередко разгоравшихся из-за мальчиков, Шен Цун пришел в ярость. Дело здесь было не в деньгах, потому что оба мальчика отличались трудолюбием и продолжали работать водоносами. Скандалы разгорались из-за его исследований. Чен говорила ему, что попытки вмешаться в дела богов и усопших — грех, и потому его опыты могут иметь непредсказуемые последствия не только для него, но и для мальчиков. Потом — пять лет назад, ровно через два месяца после смерти Вина, — она выбрала подходящий момент, когда муж ушел собирать налоги в деревушку Амико, и продала все его инструменты и сосуды, снадобья, порошки и свитки. Вернувшись ночью домой, Шен увидел, что сделала его жена, и ушел из семьи. Из библиотеки храма он похитил рукописи, положил их на тележку и покатил ее через горы и долины к побережью Восточно-Китайского моря. Там он купил лодку и отплыл на ней туда, где все время стоял туман. Хоть рыбаки Чжаньяна предостерегали его от плавания в то место, он знал, что найдет там то, что искал: уединение. Ни один серьезный моряк не отважится плавать в тумане, а предрассудки, бытовавшие среди жителей побережья, служили дополнительной гарантией того, что никто не станет ему докучать.
Утром Шен поставил парус, и на следующий день весла и попутные течения помогли ему увидеть вдали землю, которая отныне должна была стать его новым пристанищем. Воздух вокруг острова был неестественно чист и прозрачен, солнце уже перевалило через возвышавшуюся там островерхую гору, и отбрасываемая ею тень с рваными краями покрывала часть островка глубоким мраком. Ступив на горячий, странно красноватый песок берега, Шен ощутил одиночество так остро, как никогда, и ему стало не по себе. Дело было не только в том, что остров оказался совершенно необитаем — над ним не летали птицы, на высохших стволах деревьев не ползали насекомые, в прибрежных водах не водилась рыба, — даже воздух здесь был не таким, как в других местах, и, казалось, был проникнут неистребимым
