— Разорванный, — проговорила Терри Галлахер.
— Разорванный пейзаж? — спросил Пайт.
— Скорее, усмиренный. Анджела зажмурилась и сказала:
— Вижу храм с красными колоннами, безголового идола, затянутого травой, и человека, пишущего мелом математические формулы на широкой части ноги идола.
— Сексуально, — сказал Эдди Константин. Джорджина задрала подбородок.
— Кто-нибудь еще? — позвал Пайт. — Фокси? Кен?
— Не знаю, почему, но мне хочется произнести «Индиана» — сказал Кен.
Все засмеялись, кроме Фокси — та утвердительно кивнула.
— Он прав. Что-то спокойное, серое, заурядное. Орегон? Южная Дакота?
— Скорее, Северная, — подсказал Фрэнк Эпплби.
— Не намекать! — прикрикнула Кэрол Константин. Она сидела на полу то ли в молитвенной позе, то ли в позе прядильщицы; возможно, так сидят, когда играют в «монополию». Ее ноги были сложены под зеленой балетной юбочкой, торс торчал прямо вверх, как древесный ствол. У нее был поразительно узкий стан, узкие продолговатые ноздри все время шевелились.
— Какой я цветок? — спросил Пайт.
— Мак.
— Бородатка, — сказала натуралистка Айрин Солц. — Или бахромчатый ятрышник.
— Бахромчатый ятрышник в тени огромного китайского тюльпанного дерева, — сказал Фрэнк Эпплби.
— По-моему, Фрэнк не понимает смысла игра, — пожаловалась Кэрол Марсии. — Он подсказывает!
— Вижу что-то серое, — сказала Фокси Уитмен. — Белая омела.
— От вас я слышу только про серое, — сказал Пайт Фокси со странной интонацией и обратился к Анджеле: — Цветок. Кен?
— Полынь, — сказал Кен с ноткой враждебности, глядя на свои ноги. Неужели нарочно?
— Не цветок, а лилия, подаренная ребенком жене мэра на праздник, сказала Анджела.
— Увядшая гардения в петлице автобусного кондуктора, — сказала Терри Галлахер и широко улыбнулась, принимая похвалы. Все чувствовали, что она меняется, готовится расцвести.
— Чертополох, — сказала Джорджина. — С официальной точки зрения.
— Трудно понять, нравится тебе этот человек или нет, — пожаловался Пайт.
— Ты уже определился с полом персонажа? — спросила его Кэрол. На ее лице, хоть и находившемся целиком на свету, лежали тени: на крыльях носа, в уголках рта, под оттопыренной нижней губкой — там вообще было темно. Пайт заметил, что она удлинила себе косметикой глаза, в действительности маленькие и близко посаженные — настолько близко, что иногда ее прищур казался косоглазием. Такой она меньше его удивляла. У нее были тусклые каштановые волосы, собранные в хвост — уже неподходящая для ее возраста прическа.
— Мужской, — ответил ей Пайт. — Но это, по-моему, неважно. Он не гордится своей принадлежностью к мужчинам.
— В отличие от кого? — холодно спросила Кэрол. Пайт покраснел как по заказу и невпопад спросил:
— Какой стиль живописи?
— Модерн, — сразу ответила Анджела.
— Рисунки в испанских пещерах, — так же поспешно сказала Фокси.
Фрэнк Эпплби закатил глаза и простонал:
— Мне в голову приходят только вещи, про которые Кэрол все равно запретила бы мне говорить.
— Ты о чем? — спросила Кэрол.
— О советском плакате.
— Против этого я не возражаю, — сказала Кэрол. — Не очень по правилам, но пускай.
— Кто назначил тебя судьей? — спросила ее Айрин Солц.
— Иллюстрации в медицинском учебнике, — твердо сказал Кен Уитмен. Страницы из рисовой бумаги.
— Неплохо, — сказал кто-то после вежливого молчания.
— «Терри и пираты», — сказал Эдди Константин.
— Извините, — не выдержала Кэрол, — но, по-моему, все это ужасно. Получается Ив Таити. И, возможно, Арчил Горький.
— Драматург, — подсказал Фрэнк.
— Тот — Максим, — возразила она.
Кен, вспомнив об успехе других своих каламбуров, невинно спросил:
— Кем был Максим Из? Фокси вздрогнула.
— Еврейским экспансионистом, — сказал Эдди. — Не обижайся, Бен.
— Другие художники или направления в живописи? — терпеливо спросил Пайт.
— Вряд ли это поможет, Пайт, — сказала Марсия. — Это слишком в лоб. Нужен более широкий подход.
Пайт догадался, что Фрэнк заскучал, и спросил его:
— К какой пьесе Шекспира я отношусь?
Фрэнк с трудом поворочал мозгами и, глотнув бренди, ответил:
— «Антоний и Клеопатра» с точки зрения Октавиана.
— А «Тит Андроник»? — подсказала сочувствующая Марсия.
— Слишком много беспорядка, — сказал Фрэнк. — Наш герой — сама эффективность.
Фокси Уитмен (она побывала дома и сменила свой бесформенный купальный костюм беременной на канареечное гавайское платье, скрывающее живот) пыталась обратить на себя внимание.
— Как насчет «Отелло», где прав Яго?
— Он и так прав, — сказал Фрэнк и заржал.
Усталый Бен Солц поднялся и спросил:
— Кто желает еще пива? Бренди? Джина у нас полно, а вот тоник кончился.
— Что-то ты тянешь, Пайт, — сказала Джорджина. — Почему ты отвергаешь все наши подсказки?
— Вы меня смущаете. У меня не выходит из головы медицинский учебник Кена.
— Забудьте про учебник, — сказала Фокси.
— Хорошо. Напиток?
— Чай.
— Скорее, сорт сушонг, а не высший сорт индийского.
— Чай с мускатным орехом, — сказала Анджела.
— Анджела, вам этот человек нравится? — спросила Терри.
— Куда же деваться, раз это мой муж?
— Ненавижу чай, — сказал Пайт. — С мускатным орехом тоже.
— Ты же его никогда не пил, — возразила Анджела.
— Откуда такая уверенность? — Остальные зашикали, чтобы дать им поругаться. — Какая еда? — поспешно спросил Пайт.
— Рис.
— Рис, но тебе этого, конечно, мало, — сказал Бен, вернувшись с двумя бутылками пива.
— Вареный или жареный? — спросил Пайт.
— Вареный. Так чище, — ответила Анджела.
— И аккуратнее, — вставила Марсия. Терри закрыла глаза и добавила:
— Только бы не пережечь…
— Ну вас к черту! — не выдержал Фрэнк Эпплби. — Возьму и выскажу то, что пришло в голову: монах на вертеле.
Кэрол крикнула, вся изогнувшись и выбросив из-под юбки ноги:
— Это свинство, Фрэнк! Ты специально!
