– Я... видел... как отец... приносил откуда-то драгоценности... женские кольца, браслеты... кулоны... всякие побрякушки... и прятал их в ящик стола... и еще – в сейф... в сейф в стене... Я думал... он покупает это по дешевке... у восточных торговцев... у египетских, у каирских дешевых ювелиров... а потом... потом я понял...
Снова молчание. Она пнула его босой ногой.
– Говори!
– Я понял... что это не от каирских ювелиров... Что он не покупает это у перекупщиков... или в ювелирном салоне на Новом Арбате... или в галерее «Schatz'i»... Что это ему достается иным способом...
«Знает. Знает, собака!»
– Каким? Говори!
Тишина. Витас придет поздно, под утро. Он сказал ей: сегодня работаю в храме всю ночь, прописываю фигуры центральной фрески. Она может работать с Елагиным всю ночь, до рассвета. Она должна знать правду. Тогда она спасет Цэцэг. Спасет этого старого дурака, его отца. А себя? И себя, разумеется. О себе она не забудет.
– Говори! А не то...
– Не надо! Не надо! Я скажу! Я...
– Что ты знаешь?!
– Отец... однажды напился пьяным... и обмолвился... проболтался... Он сказал, что это драгоценности убитых женщин... что он их будет хранить как память... И еще... что благодаря этим убитым... этим убитым женщинам, да!.. будут спасены жизни, много жизней, да, да... других людей... Что эти женщины... убитые... дадут жизнь другим, обреченным... и те, кто приговорен... заплатят за это очень, очень большие деньги...
– Он так сказал?! Георгий так сказал?!
– Да...
– Когда он говорил тебе все это, он был сильно пьян? Говори!
– Да... Он тогда был сильно пьян... Еле шевелил языком... Но я все, все запомнил... что он болтал...
– Где он тебе рассказывал это?!
– На даче... На нашей старой даче... На его старой даче... Я еще тогда не выстроил дворец в Архангельском... еще не перещеголял князей Юсуповых... Мы сидели у камина, пили водку, много водки... три бутылки «Алтайской»... отличная водка... и он плел мне все это...
– Ты веришь тому, что отец болтал тебе по пьяни?!
– Нет...
– Не ври мне! Тебе будет хуже!
– Да... Да! Да! Да!
– Хорошо. Отец называл тогда тебе какие-нибудь имена в разговоре? Только без лжи! За ложь я накажу страшно!
Молчание. Тяжелое, липкое как мед, тянущееся, капающее вниз крупными каплями молчание.
– Да... Называл.
– Тебе известны были эти имена?! Говори!
– Да... Да! Известны... Это...
– Говори!
Она коснулась рукой его лба. На ощупь его лоб был влажен и холоден как лед.
– Это... было одно имя...
– Что за имя?!
– Я... дело в том, что я... это имя... я...
– Говори! Говори имя! Быстро!
Она видела, как он с трудом разлепил губы. Как с натугой, страшно выдавил из себя это имя:
– Дина... Дина Вольфензон...
«Да, Возможно, да. Имя одной из тех девчонок, или бабенок, которых мы... Не припомню. Этого имени я не припомню, хотя я многих освидетельствовала и запомнила очень хорошо. И многих я сама погружала в состояние транса, чтобы им было легче перед тем, как... Чтобы они – не понимали... не поняли. Дина Вольфензон? Нет, эту – не помню. Вполне возможно, эту он СДЕЛАЛ без меня».
– Еще! Еще имена! Быстро!
– Имена?.. Еще?..
Он так и валялся на полу у ее ног. Поднимал голову, как собачка. Поворачивал к ней, на ее голос слепое, незрячее лицо.
– Да! Еще имена! Имена, которые называл твой отец!
– Кажется... кажется, он называл еще одно женское имя... Александра... или Александрина?.. не помню... и мужское... кажется... Глазов?.. или – Глазков... Не помню... не помню... Я... ничего не помню!.. Я слепну... слепну... ослепительный свет... а-а-а-а!..
Он закрыл глаза ладонями и снова повалился на пол, как молящийся в храме. Снова покатился по полу кубарем, прочь от нее, к задернутому белой, как саван, занавеской отельному окну.
Она выводила его из состояния гипнотического транса долго. Это стоило ей усилий. Еще никогда у нее не было такого капризного, истеричного пациента. Когда он еще сидел в кресле – она заставила его сесть в кресло, когда он еще был под гипнозом: «Встань! Садись в кресло! Руки на колени!. Дыши ровно!» – она быстро сбросила с себя костюм Клеопатры, зашвырнула ногой под кровать. «Дешевый карнавал, но так было надо. Он даже не будет помнить, в чем я была. Эффект шокотерапии. Надо было поразить его в самое сердце. В самые яйца, точнее. Я все сделала верно. По крайней мере, я все узнала. Я узнала достаточно. Он безопасен. Пока. До поры». Не сводя с него глаз, натягивая на себя белый махровый халат, она крикнула:
– На счет три вы ощутите свои руки и ноги, теплые, тяжелые! На счет четыре – приятное покалывание в пальцах! Ваши веки горячие, теплые, живые, вам хочется их поднять! На счет пять вы откроете глаза! Вы забудете, что с вами здесь было! Вы будете помнить только, как меня зовут! Вы избавитесь от страха перед теми, кто вас преследует! Раз!..
«Отличный халат. Подарок Витаса. Купил и подарил мне прямо здесь, в Иерусалиме. Галантен. Зачем я так издеваюсь над ним? Раздеваюсь догола и мучаю его? Классическое динамо, господа! Или – изощренная пытка?.. Ты гестаповка, Ангелина. Ты проводила допрос под гипнозом тоже классически».
– Два!..
«Как у него дергаются ручки-ножки. Никто не поверит, что здесь, в иерусалимском отеле, я так потешаюсь над самим Ефимом Елагиным, первым магнатом страны, первым ее красавцем... У, стервец...»
– Три!
«А если он не все сказал?.. Если он – знает про тебя?.. Нет, не может быть. Ты провела глубокое погружение, по всем правилам. Ты четко и жестоко допрашивала его. Ты заставила его испытать сильную боль. Боль, насланная гипнозом, тяжелее переносится, чем реальная. Фантом муки всегда сильнее настоящей муки».
– Четыре!
«Как дергаются его веки. Вот, вот, задергались. Классическое пробуждение. Но какой медленный выход. Я же ему три раза приказывала. И – ничего. Зубы сцеплены, дыхание тяжелое, прерывистое. Слабое сердце?.. Тогда мне повезло, что он не окочурился у меня тут, прямо в номере».
– Пять!
Елагин открыл глаза.
Перед его глазами стояла женщина, запахнувшаяся в чисто-белый махровый халат, красивая, розовощекая, как после купания. До ключиц свисали зеленые серьги. Она стояла на гостиничном ковре босиком, и на одной ее щиколотке болтались позолоченные ножные браслеты – перисцелиды. Женщина, склонив голову к плечу, улыбаясь, смотрела на него.
– Ангелина, – сказал Ефим тихо, – Ангелина...
