все увижу – и тогда скажу вам. Вот выпью еще немножко из бутылки, там еще осталось на дне пошлой дешевой водки... пардон, королевского благородного коньяка, мне поставляет его, с премногими почестями, сам король из Лувра, – и все-все расскажу.
Ага... ну, вот так-то лучше... согрелся...
Жаль, последний... Последние капли...
Она уже в комнате. Ее встречают двое. Один – с бородой, и вид у него плутоватый, и маленькие глазки его бегают, ощупывают пришелицу: с чем пришла?.. с добром или с худом?.. – другой – дородный, надменный, у него жирный холеный подбородок, светлые как роса глаза, и видно, он владеет несметными богатствами. Женщина начинает говорить. Так как я не знаю ее языка, я не могу перевести вам, о чем она говорит двум мужчинам. Однако я знаю, о чем им говорит она.
Она говорит так: у меня есть новый товар. Свеженький, молодой. Три месяца. Если маловат – подрастим. И еще один на примете. Больничный. Не такой здоровый, но все же это наш продукт. Поступали ли сведения из Парижа? Бородатый мужик тихо отвечает ей – и я тоже знаю, что он говорит, хотя вижу лишь, как шевелятся его губы: и из Парижа, и из Нью-Йорка, и из Иерусалима. Женщина улыбается и развязывает у горла черный плащ. Дорожный мужчина, по виду – богач, подносит ей рюмку. Лучше бы мне поднес, подлец!.. И она выпивает. Одним махом. Залпом. Как мужик. И втягивает ноздрями воздух. Я вижу, какие у нее красивые, как резцом выточенные ноздри. Она говорит: Георгий, нам надо быть более осторожными. Наше логово надежно защищено. Но не мешало бы еще выдумать одну крепостную стену. Холеный богач пристально смотрит на женщину. Он говорит ей так: весь мир, дорогая, делится на логова, как на материки и на расы. И люди отличаются друг от друга лишь тем, как надежно защищены их логова. Если логово плохо забаррикадировано – гнездо гибнет. Вымирает род. Выбивают сильнейших. Умирает дело. Ты не хочешь, чтобы наше выгодное дело умерло?
И женщина встает перед холеным во весь рост в черном плаще. И протягивает руку: еще налей. И холеный наливает ей еще. И я скрежещу зубами. Ты, сука!.. Если ты мне не нальешь, я двину тебе под ребро!..
Но я далеко во времени. Я далеко в пространстве. Он не слышит меня. Он пьет. Пьет и она. Пьет и другой, бородатый, и скалится.
Они, все трое, так хорошо понимают друг друга.
Я вижу, как женщина поднимает руку ладонью вперед. Я вижу, как она смеется. Я слышу – она говорит так: мы с Георгием занимаемся девочками, ты, Амвросий, – мальчиками. Не пора ли нам объединить наши усилия? Выберете меня командиром? Помните, мы с вами – владыки будущего. Мы держим в руках эту жизнь. Мы ее лепим. Мы строим ее из человеческих кубиков. Это, господа, поважнее клонирования; поглавнее атомного оружия; привлекательнее бессмертия, потому что бессмертия все равно нет.
И она улыбается – я вижу это.
И она обводит обоих мужчин глазами.
Я не знаю слов, что она произнесла. Я не знаю, что такое клонирование. Может быть, это когда с одного человека снимают много слепков, и из одного получается целое войско. Я не знаю, что такое атомное оружие. Быть может, это оружие, которое стреляет не пулями, а мельчайшими частицами бытия, о которых писал еще грек Демокрит, и они пронзают человека насквозь. Зато я знаю, что такое бессмертие. Женщина с красными волосами, в черном плаще думает, что бессмертия нет. И здесь она просчиталась. Она ошибается. Бессмертие есть. Иначе почему же я, Мишель де Нотр-Дам, пьянством страдающий, по времени ночами летающий, до сих пор жив и вижу все это?
– Нас уничтожат! Нас всех перебьют, как котят!
– Нет, нас не уничтожат. Мы – сила. Ты слышал, что сказал Хайдер?! Мы – сила!
– Сила, сила... Хирург тоже играл мускулами! А конец один! Нас перестреляют, как зайцев по осени!
– Нас загонят...
– Нас не догонят! Мы бегаем быстро! А если догонят – будем биться, как той ночью! До последнего! Железными цепями! Кастетами! Давать в зубы! Давать ботинком под дых! И пусть стреляют нам в лицо – мы сдохнем за нашу правду!
– А какая она, наша правда?
Слишком тихий голос.
Скин, сидящий на корточках в углу и курящий сигарету, сказал это слишком тихо, но все услышали. И бросили говорить, кричать и материться.
И уставились на того, кто это спросил.
И бритый худенький парнишка, досмолив окурок, бросив на пол и затоптав его, встал с корточек – и выпрямился, и хотел что-то еще сказать. И сжался под сотней взглядов, расстрелявших его.
– Больного Архипа Косова ко мне!
– Сейчас, Ангелина Андреевна, будет сделано. – Санитар Дубина ощерился, подмигнул. – Доставлю в лучшем виде.
Она отвернулась к окну. Плафон под потолком мигнул. Дубина ретировался. Она внезапно похолодела. Чутье. У нее всегда было очень хорошее, как у рыси или лисы, чутье.
Поэтому, когда Дубина, с растерянной мордой, снова ввалился к ней в кабинет, она не удивилась тому, что он выдавил из себя, как пасту из тюбика.
Санитар Дубина, мыча, заливаясь густой краской, покрываясь потом, прогудел:
– Это... Ангелина Андреевна... больного Косова... Нет на месте... И вообще... это... нигде нет...
Она вскинула глаза на санитара.
– Как это нигде? В коридоре? В туалете? В подсобках? В ординаторских? Под лестницами? У старшей сестры? В процедурной?
– Нигде. Нет как нет, Ангелина Андреевна. Все обшарили.
Так, хорошенькое дельце. Ну правильно, она же дней десять не показывалась к нему в палату. Похоже, ее бурный романчик с гололобым мальчиком закончился, финила ля комедиа, занавес падает, господа. И, пожалуй, их разрыв она опишет в очередном бульварном романе. Она слишком увлеклась в эти дни своим Вождем. И любовью с ним. И еще кое-кем. Она увлеклась своими делами. Она никогда не забывала про дела. Слава Богу, не было звонков от клиентов, от страдающих разнообразными неврозами богатеев Москвы. Ну-у... если считать, что Георгий Елагин – тоже ее пациент, то тогда такой звонок был... И встреча – была...
– Вы все тщательно обыскали?
Ее голос был сух и жесток.
– Все, Ангелина Андреевна. – Дубина резко, нервно сглотнул. – Испарился.
– Точнее выражаясь, сбежал.
Дубина застыл, вытянувшись во фрунт. Ангелина подошла к нему. Он втянул голову в плечи. Ему показалось – она сейчас даст ему пощечину.
– Убежал! – крикнула она. – Называйте, пожалуйста, вещи своими именами!
– Убежал, Ангелина Андр...
У нее вдруг будто чьей-то когтистой лапой сжало сердце. Кровь бросилась ей в голову. Она видела себя в зеркале напротив – покрасневшую, как во время климактерического прилива, с расширившимися от бешенства, посветлевшими глазами, с рыжей прядью, выбившейся из-под белой шапочки.
– И что! – Она задыхалась от ярости. – Принимайте меры! А я посмотрю на вас! Беспомощные скоты!
Она рванула трубку телефона.
– Да! Спецбольница! Да, пожалуйста, в розыск! Убежал больной Архип Косов, восьмидесятого года рождения, особые приметы...
Она задумалась на секунду. У больного Архипа Косова не было особых примет. Чуть раскосые темные глаза. Чуть торчащие скулы. Чуть вывернутые наружу губы. Как у Хайдера и у этого... сынка Георгия. Она закрыла глаза.
И внезапно, стоя у телефона с закрытыми на миг глазами, поняла: Хайдер и Ефим Елагин похожи. Только у одного подбородок раздвоенный, а у другого – гладкий. У одного есть родинка на щеке, а у другого
