дорогим тряпьем – замшей, кожей, бархатом, шелком, – зная, что танцевать среди крестьян она будет в коротком шерстяном платье с короткими рукавами и с большим вырезом на груди и спине. Танец – это тоже работа. До седьмого пота. С нее льет в три ручья, когда она танцует. Зачем ей все эти опостылевшие наряды? Граф вызвался донести любую поклажу. «Бери красивую одежду, Мадлен, бери, ты должна быть красивее всех в этом бедламе». Она смеялась. «Никуда мне не деться от тебя в жизни, Куто. Мы же уже попрощались с тобой в Венециа. Зачем ты опять ко мне пристал?...» Они хохотали оба. Куто – весело: птичка снова билась в его руках. Она – горько: хорошо, что она внезапно научилась стрелять. Теперь, в случае чего, она сможет и дать отпор, и напугать сама, если надо. И побороться за свою жизнь – так ли уж ей нужна она?
Барон отвез их на вокзал Сен-Сезар в новом, темно-синем, как кит финвал, блестящем авто. С оглушительным клаксоном; с огромными круглыми фарами, похожими на стрекозиные фасеточные глаза. «Последняя модель. Оцените!» Граф и Мадлен покрутили головами, изображая восхищение. На вокзале густо и пряно пахло мазутом, гарью, паровозным дымом, сажа забивала рот и горло. Из буфета доносился приторный аромат свежеиспеченных вафель и безе. Провожающие и отъезжающие обнимались, шумно, смачно целовались, плакали; подвыпившая парочка, с бумажными стаканчиками и бутылкой шампанского в руках, беззастенчиво, на весь перрон хохотала, глотая пенистое шампанское, кидаясь друг другу на грудь. Мадлен поглядела на них. Ну да, это она и Лурд тогда. Давным-давно. Когда они были детьми, а вокзал Сен-Сезар казался им началом чудес в дальних странствиях.
Чудес полно решето. Чудеса – вот они. Все ее жизнь – одно сплошное чудо. Не выпутаться из чудес.
Может, свершится чудо, и ее выпутают.
Поезда отходили и прибывали, сопровождаемые изящной музыкой, грохочущими маршами: на вокзальной веранде сидел духовой оркестр и наяривал садовый репертуар – польки, марши, вальсы, экосезы, мазурки, бравую военную музыку.
– Замечательно играют, – прищурясь, сказал барон, раздувая ноздри и ловя запах пирожных, – мастера! Я знаю дирижера. В свое время мы с ним вдосталь попили и пошатались по борделям Сент-Оноре и Плас Пигаль. Потом он сделал свою карьеру, я – свою.
– А вы сделали карьеру, барон? – насмешливо покачала Мадлен головой. – Я-то полагала, уж вам-то не надо делать никакой карьеры. Все у вас в руках. Это нам, бедным, приходится драться за жизнь.
– Приятно слышать «нам, бедным» из уст очаровательной молодой женщины, закутанной в куничье манто, ангорский шарф и с алмазами в ушах. Вы бы еще рассказали сказку о бедности вон тем бродягам, что спят на теплой канализационной решетке. Они бы вас, клянусь, поняли превратно. Они бы побили вас за кокетство. Кокетничайте, Мадлен, но в меру.
Она поглядела на него так пронизывающе, будто продула ледяным ветром насквозь.
Пусть не притворяется дураком. Он понимает, о чем идет речь.
– Пойду-ка я куплю в дорогу безе и вафель, Мадлен, – весело сказал граф, непринужденно улыбаясь. – Ты, я знаю, любишь в дороге сладкое.
– Вам виднее, граф, – пожал плечами Черкасофф. – Вы изучили Мадлен вдоль и поперек. Конечно, купите ей сладких рогулек и грызулек. Чтобы она не заскучала и не заплакала, глядя в окно на красоты Эроп. Нам не нужны ее опухшие глазки в Перигоре. Нам она в Перигоре нужна здоровой, бодрой и внимательной. Бегите! А то опоздаете к отходу поезда!
Граф унесся за пирожными. Мадлен смотрела барону в лицо.
– Я не смогу убить человека.
– Сможете. Вы еще не то в жизни сможете.
– А если я все-таки не смогу?
– Вас убьет то, что вам довелось испытать ночью в особняке, неделю назад. Маг приставлен к вам. По моему первому знаку он совершит то, что заставит вас это сделать.
– Вы сделаете из меня механическую игрушку?
– Все люди, в разной степени, правда, механические игрушки друг для друга. Я не знаю, за какие ниточки вы дергаете меня. – Он вздрогул и приблизил к ней лицо. – Я прекрасно помню, как безумно хотел вас. И как вы дали мне пощечину. Я этого никогда не забуду.
– И теперь вы будете мстить мне за это превращением меня в орудие убийства.
– Зачем же так страшно, Мадлен. Разве вы не хотите тоже быть наверху? Властвовать? Владеть происходящим? Человеком? Чужой душой? Деньгами? В конце концов, я сделаю из вас то, чем вы должны быть в жизни. То, к чему вы стремитесь подсознательно, хоть и не хотите себе в этом признаться.
Ее лицо зарозовело, глаза налились грозовой темнотой. Они глядели друг другу в глаза.
Раздался звон – вокзальный колокол пробил раз, другой, третий.
– Скорый поезд Пари – Перигор отправляется!.. – донесся до них громкий, хриплый крик диспетчера.
– А вот и граф с пирожными. Граф, вы вовремя!
– Поезд не ушел бы без меня!.. О, Мадлен, такие вкусные вафли, просто сливки!.. я уже проглотил две, пока бежал... барон, угощайтесь...
И его ты тоже хотел убить, чудовище. Но он тебе для чего-то нужен. Для неведомой цели. И ты оставил его в живых. Для чего ты научил меня стрелять?! Может, ты хочешь... убить его моей рукой?!
– Влезайте, господа. Держите чемоданы, Куто. Разрешаю вам повеселиться вдоволь! Не упейтесь! Праздник Вина – это опасно!
– Да уж, – пробормотала Мадлен, взбираясь по вагонным ступенькам и цепляясь полами манто за крючья и перила, – опасности хоть отбавляй.
Поезд тронулся. Они с графом, втащив вещи в купе – вдоль стекла кружевные шторки, на полках пуховые подушечки, в двери – встроенное зеркальце, на столике – маленькая грациозная лампа в виде поддельной свечки, – стояли у окна, наблюдая, как плывут, уползая, исчезая, железно-каменная громада вокзала, подстриженные газоны, киоски, где сидят, скрючившись от холода, продавцы воздушной кукурузы и жареных каштанов, спящие на трубах и решетках гамены и клошары. Граф махал рукой Черкасоффу. Мадлен стояла, не двигаясь, сжав губы.
– Ты не попрощалась с бароном, – укоризненно бросил ей Куто. – У тебя болит голова?
– Ты помнишь, что я должна делать в Перигоре? Тебе сказал барон? – ответила Мадлен вопросом на вопрос.
– Нет, – изумленно сказал Куто. – А разве мы не отдыхать едем? Барон был столь любезен... он наш друг... я не помню, нет, ничего такого не помню. А что?
Он все забыл, Мадлен. Он все забыл. Маг стер все с восковой дощечки.
Лишь она не забыла.
Бедный Куто. Глупый, как всегда. Она теперь должна скрыть от него то, что будет делать там... на этом веселом Празднике Вина. А может быть, просто напиться и по пьяни утонуть в речонке Луаре, весело протекающей там? Это было бы наилучшим выходом, если бы...
Князь. Князь. Мое заклинание. Я сейчас должна делать все правильно. Ни одного неверного шага.
Если я сделаю хотя бы один неверный шаг, мы все погибли.
Граф расположился, достал провизию, разложил на столике вафли, печенье и безе, вынул термос с горячим кофе, бутылку коньяка.
– В дороге пьют коньяк, Мадлен. – Он разлил коньяк в крошечные, с наперсток, заботливо прихваченные рюмочки. – Выпьем за твое здоровье. Ты непобедима. Тебя нельзя уничтожить. Ты восстаешь, как Феникс из пепла. Будь такой всегда. И я буду любить тебя, сколько хватит сил.
– А потом опять убьешь? – смешливо спросила Мадлен, поднимая наперсточек вровень с глазами Куто.
– Как смеются твои чудесные глаза... любимые глаза, Мадлен... – Он, с рюмкой в пальцах, склонился и поцеловал ее глаза – один, другой. – Твое драгоценное здоровье. Я всю кровь мою по капле отдам, лишь бы ты была жива и так же хороша.
– О, Куто!..
Они выпили и улыбнулись друг другу.
Проводник засунул в дверь мохнатое медвежье лицо, закряхтел:
