такая соленая на вкус. Она красная. Она не голубая. Все это сказки. Маг, что ты предсказал мне там, в Нострадам?! Зачем ты показал мне Страшный Суд?! Это будет пострашнее Страшного Суда. Людской суд всегда страшнее.
Люди не пощадят тебя, Мадлен.
Ты слишком красива. Ты слишком открыта.
Ты слишком паришь и царишь над ними.
Люди никогда не прощают Царствования. Царения.
Царского полета над широкой, привольной землей, превращенной людьми в помойку, в выгребную яму.
О, Эроп, выгребная яма. Я устала жить в тебе. На дне твоем.
Я хочу взлететь... и полететь далеко, далеко. Пустите меня! Пустите! Вы, люди, людишки... медведи, волки, лисы... тигриные, собачьи когти...
– Эй, барон, она отдала записи?!
Куто. Это Куто. Его крик.
Он вопит, как баба на базаре. В Брюхе Пари. Над корзиной с капустными кочанами.
– Их нет, граф! Она сволочь, твоя шлюшка! Она все утопила в пруду перед дворцом! Мы не уследили за ней! Она обвела нас вокруг пальца! Куто! С ней пора кончать, Куто!
А это барон. Голос спокоен, кипит лютой ненавистью изнутри.
Как крепко держат ее эти визжащие чужие люди.
И, о Боже, она не понимает, на каком языке они кричат ей в уши оскорбления, лесть, комлименты, пошлые уличные песенки. Карнавал! Что ж ты напоследок лишил ее разума, Карнавал!.. Ведь она же не Кази. Она никогда не сойдет с ума. Ей недолго осталось жить. Ее убьют. Ее расстреляют. И Карнавал будет думать, что это так просто, для смеху, для веселья.
– Пустите меня!
Она извернулась и вырвалась.
И побежала.
Один зал, другой. Анфилада. Их вереницы, залов во дворце. И везде танцуют. А за ней гонятся. И она кружится по залам в чудовищном танце.
О Мадлен, ты бежишь в исподней рубашке по блестящему паркету дворца, и где твоя мечта о счастье? О ребенке, которого ты не родила? Тебе в руки сует полено, обмотанное атласными тряпками, человек в маске козла. И ты берешь деревянную куклу и танцуешь с ней. Кружишься. Прижимаешь к груди. Пусть думают, что ты сошла с ума. Кази сошла с ума. Мадлен не оставит ее. Мадлен пойдет вслед за ней. Безумие близко. Все идут по лезвию бритвы. По канату, натянутому над пропастью.
Спи, мой сынок, мой мазаный блинок. Я не испеку тебе блины. Не напою тебя сливками. Не покормлю тебя грудью. Я лишь спою тебе последнюю колыбельную песню. Тебе и себе. Нам вдвоем. Мы уснем вместе.
«Да, так, Мадлен, танцуй. Тебя скроет карнавальная толпа. Тебя примут за дурочку, играющую в Рождество. Играй. А я тем временем сниму свое синема».
Пьер?!.. Его голос... Она кружилась с поленом в руках по освещенному люстрами и факелами залу, а люди со страшными орудиями, загадочными стрекочущими камерами, яркими лампами и фонарями в руках бегали за ней, и она закрыла глаза: снимай, Пьер, меня для синематографа с закрытыми глазами, все равно на черной пленке никто не увидит их синевы. А я и с закрытыми глазами все вижу.
Я вижу Отца. Он глядит на меня. Улыбается из-под усов.
Он говорит мне взглядом: Магдалина, не бойся ничего. Там тоже есть жизнь. И мы встретимся с тобой.
Отец, неужели меня убьют?! Я не хочу... Я хочу жить!
Они все тоже хотели. Люди моей страны. И я хотел вместе с ними.
Вместе с ними жить и умереть.
Отец! Но я умру на Чужбине!
Я буду с тобой в последний миг.
Камеры стрекотали. Мадлен едва различала голос Пьера в гаме, выкриках, возне, взрывах смеха. Где погоня?! Они рыщут по залам. Они не знают, куда она побежала. Слишком клубится толпа. Люди – дым. Они клубятся и растают. Исчезнут во тьме.
Глаза закрыты. Она танцует. Кто-то подносит к ее губам бокал с вином: испей, танцорка, у тебя пот на висках. Она хватает руку, протянувшую бокал, жадно пьет. О, сладкое вино. Она всегда любила сладкое красное вино. Как кровь. Кагор. Горячий глинтвейн. Они с Кази так любили варить его в Веселом Доме.
– Вот она! Держи ее!
Догнали. Куда бежать?!
Она открывает глаза, бросает бокал в сторону, недопитое вино брызжет на танцующих. Дамы визжат. Осмотреться. Быстро. Видишь, открыты все балконные двери?! И со всех балконов можно прыгнуть в снег. И даже без веревочной лестницы.
Она бросилась к распахнутой в лунную ночь двери.
О Боже, почему... почему с этого балкона спускается мраморная лестница прямо в парк?!
Бежать! Сбежать по ней!
Она кидает под ноги бегущим за ней полено. Арлекин падает. Казанова, страшно чертыхаясь, поднимает его за шиворот. Она, еле касаясь ступнями ступеней, летит вниз по белой лестнице, и маска льва бьет, подпрыгивая, ее по груди.
Она рвет с груди нитку. Живи, лев, в сугробе. Мне трудно дышать.
Беги, Мадлен! Это твоя коронация. Кази увидела все неверно. Не на красной бархатной подушечке поднесут тебе державу с крестом и тяжелый скипетр. Не будет патриарх держать корону с огненной Шпинелью над твоей головой. Князь, мы не будем стоять рука об руку в тронном зале. За нас не будут молиться, пав на колени, родные люди. Я бегу по чужому снегу. В чужом парке.
Я славно повеселилась, люди. Отлично потанцевала. Пора и честь знать.
Она наклонилась, скинула туфли. Прощайте, мои дешевые, позолоченные лапоточки на каблучках. Вы мне честно послужили. Я очень любила вас.
Она бежала босая по снегу. Ее ступни обжигало холодом и огнем.
Так Князь целовал ее ноги. Ее ступни и пальцы. И все обрывалось в ней струной.
Звонарь, генерал, прозвони по мне колокольный звон. Я заказываю тебе звон красный и малиновый. Самый прекрасный на свете.
Она бежала босиком по синему снегу парка, а между ветвей полыхал и сыпал холодными огнями фейерверк, устроенный на потеху гостям герцогом Феррарским. Им на все наплевать: на войны, ужас, голод. На смерть стран и рождение новых. На ожиданье Дьявола. На пришествие Бога. Лишь бы был фейерверк, взлетали зерна огней в черную чужую ночь.
Снопы и взвихрения искр освещали ее золотые крутые кудри. Ее упрямый бычий лоб. Ее лицо, пот, текущий по щекам.
Она слышала крики за спиной.
– Эй!.. Ты!.. Тварь!.. Стой!.. Стой, не уйдешь!..
Она бежала.
Бежала, задыхаясь.
Боже, ведь она никогда не молилась. С тех пор, когда из нее выбили память. Она молилась там, в Рус. Девочкой. Она забыла Божественные слова. Как они звучат на родном языке. Отец Дмитрий. Там, в лесах Карнака. Как он говорил... шептал... Богородица, дева, радуйся... радуйся...
Спаси меня, Богородица, для мужа моего. И я Тебе всем заплачу. Я отработаю. Все, чего ни пожелаешь. Дам любой обет. Бери все. Бери меня. Бери моих будущих, нерожденных детей. Бери душу мою. Да она и так Тебе принадлежит.
– Ты!.. Сволочь!.. Остановись!.. Стрелять буду!..
Она бежала.
Золотая ее голова горела факелом среди черных ветвей.
– Граф!.. Заходи слева!.. Бери ее слева!.. Клянусь, записи у нее!.. Если нет, я прикончу ее одним
