И он изливался в нее всей мощью пламенного солено-терпкого, светлого потока, – светом звезды, лавой недр, пучком солнечных лучей, взрывом белой морской пены, – соль и горечь, полынь и сладость, вы в ней, вы ударили навстречу ее прибою: они всегда взрывались вместе, вместе и только вместе, и это была единственная женщина в мире, которая во взрыве страсти была с ним и в нем, содрогалась в одном с ним порыве, била в его струю ответной горячей струей.
Эта женщина снова с ним. Она приехала.
Какого черта она приехала?! Он же ее уже забыл!
Нет. Не забыл.
Да и она, как видно, не забыла его.
Что есть забвение? Пыль, память?... соль рассыпанных звезд в ночи над лагуной Венециа... огоньки украшенных цветами катеров на Зеленоглазой... кварцевый песок, и их пальцы ищут раковины и находят... мороженое на террасе, и сережка валится в вазочку, и он ищет ее позолоченной ложечкой, и безотрывно глядит, глядит, глядит на нее...
На эту женщину. Синие глаза. Золото волос. Ало горящий, вспухший в гневе и любви рот.
Она любит его. И примчалась к нему из-за любви.
Он владеет ею. Он владычествует над ней. Что и требовалось доказать.
– Твоя невеста сказала мне, что ты здесь.
Маленькая проституточка, лежащая во взрытой, перепаханной кровати, исподлобья, изумленно глядела на них. Ее клиент говорил с роскошной дамой в норковом манто не слишком понятно. На приморском жаргоне Порто Алессандро?... генуэзских моряков?...
– О, девочка... Неплохо заработает за ночь. У тебя, Куто, хороший вкус. Она напоминает зайчика. Должно быть, резво прыгает. Худенькие лучше. Они легче. Их приятно сажать на себя.
– Заткнись! Она не хуже тебя. Она лучше. Убирайся! Ты меня утомила.
Глаза его говорили: «Останься, если сможешь. Если ты пошлешь к дьяволу мою грубость. Мои оскорбления. Мой мужской ужас перед тобой.»
Мадлен глядела на него.
Он глядел на нее.
Все пережитое ими всплыло перед ними.
Это огромная Голова Царицы Венециа всплыла в этот полночный час со дна лагуны, и вода стекала с ее шерстяных волос и погасших лампад на лбу, и с неподвижных расширенных глаз, и с картонных ушей, и с властного крутого подбородка.
Они целовали друг друга. Они любили друг друга. Это было меж ними. Любовь священна.
Черненькая кудрявенькая блудница скорчилась в постели, обняла руками колени, накрылась простыней. Застеснялась. Уж не жена ли это приехала к ее amore? Надо делать отсюда ноги. Удирать. Хорошо, денежку он ей дал сразу. И она успела перед тем, как брякнуться в постель, припрятать монету в носок туфли.
Мадлен протянула руки к графу. Красная пелена скорби, любви, воспоминания, жизни застлала ей глаза. Слез не было. Одна музыка звучала внутри нее: последняя песня сурового гондольера, уплывавшего от нее в синюю, звездную морскую ночь. И это была песня о двоих людях, о мужчине и женщине, потерявших друг друга навсегда.
– Уедем со мной, Куто... далеко... в Новый Свет. Барон... хочет тебя убить.
Когда она сказала слово «убить», ей стало смешно, будто это хотят убить муху, комара, осу. Прихлопнуть. Щелкнуть пальцами по смятому крохотному тельцу.
– Барон хочет убрать с пути не только тебя. Но и...
– Твоего теперешнего любовника, – вычеканил граф и повернулся к ней спиной.
В открытое на море окно дул бриз, шевелил занавеси. Проституточка неслышно выползла из постели. Голая, светясь во тьме тонким смуглым телом, пробиралась к туфлям и сброшенному на пол платью, одевалась, густо краснея. Она работала недавно и сильно робела перед мужчинами.
– Это не твое дело, Куто, кто мой любовник! И с кем я! Я приехала к тебе! И я говорю тебе то, что есть на самом деле! И что я чувствую сейчас! Теперь!
– Женщина всегда чувствует сейчас и теперь.
Холодный, ненавидящий голос. Горящие, любящие глаза.
Чему ты поверишь больше, Мадлен. Гляди в оба. Не обманись.
– Барон хочет...
– Барон?!..
Он рассмеялся зло, резко, от всего сердца.
– Барон мой друг, и никогда...
Она подалась вперед. Погляди в эти синие глаза, Куто. Гляди. Заглядывай. Глубже. Еще глубже. Погружайся в них. Тони. Это твое море. Это твоя пучина. Бездна. Ты потонешь. Ты погибнешь. Тебя не спасут. Не вытащат. И ты не всплывешь со дна, как Голова Венециа. Ты утонешь навсегда.
– Все записи речей твоих заговорщиков – у меня. Женись на мне. Уедем. Уедем за Океан. На большом корабле. На другую землю. На иную чужбину. Она станет нам матерью. Мы все забудем, что было с нами на этой земле и в этой жизни. Я стану тебе настоящей женой. Я перестану быть шлюхой. Я забуду человека, которого люблю. Нас слишком много связывает, Куто. Если ты на мне не женишься...
– Дешевка! Паскуда! Да я таких, как ты...
А вот они и слезы, Мадлен, гордячка. Вот они и вспыхнули, как звезды. И горят в глазах. И выливаются соленой смешной водичкой. И льются, льются. Никчемные слезы. Пустые. Посмейся над ними сама. Ни тебе, ни Куто они ни к чему. Но льются. Не остановить.
– Прости, Куто. – Шелест, шепот ее, опадающий, как лепестки роз. Их любимых с Куто роз. – Я говорю пустое. Я просто не могу представить тебя мертвым. Увидеть, что ты будешь лежать вот так... с простреленным боком... с расплывающейся под лопаткой... или под ребром... кровавым пятном... помнишь горбуна, художника... он мне тогда в Мулен де ля Галетт такие пятна нарисовал... а выходит так, что умрешь ты... я не хочу этого... Не хочу... Прости меня... это отчаяние... это...
Она беспомощно оглянулась.
– Это я не знаю что...
Проститутка выскользнула за дверь. Они остались одни.
Было слышно, как под окном, внизу, дышит и шуршит море, бьет в камень дома прибоем, пахнет йодом, солью, водорослями, рыбой, прибрежными камнями, просоленными насквозь валунами. Лампады звезд горели на черном лбу неба. Оно-то никогда не утонет. Бог отделил твердь от воды давным-давно.
Звезды, скажите, что будет с моей жизнью.
– Я выйду замуж за Князя, Куто, и уеду в Рус. Я стану Царицей Рус.
Она плакала. Слезы лились по щекам потоками.
Слезы не пахнут, Мадлен. Плачь хоть целый век. Сколько угодно плачь. Побольше поплачешь, поменьше...
– Ты?... Царицей Рус?!.. Кокотка с Гранд-Катрин! Думаешь, подцепила Князя, так и все дозволено?! Даже глупо мечтать?! Даже любить?! Тебе! Дозволено! Любить! – Он задохнулся в смехе. – Ты любила только меня! Ты любишь только меня! Я не верю ни на грош тому, что ты принесла мне, как сорока на хвосте! Барон не способен на убийство друга! Я его друг! А Князя твоего я все равно убью! Вот его я убью! И Рус будет моя! Как я и задумал! Это лакомый кусок, и он слишком плохо лежит! И взять его только я смогу! В моих руках все! Оружие! Армия! Разведка! Засекреченные профессионалы! Люди-мастера! Люди-асы! А твой Князь... просто щенок! Он голый, несчастный, жалкий романтик! Как все люди Рус! Он только хочет, но не может! Он только играет в заговор! Как ребенок! Как дитя! И ты поешь дуэтом с ним! Ты веришь в его бредни! Ты закатываешь глазки: ах, Князь, ах, я буду на троне Рус!.. Кто ты такая, чтобы мечтать о троне! Помечтай лучше о ночном горшке! О кружевном платье!.. О брильянтовом колье!.. Царица Рус!.. Кто бы слышал!.. Сумасшедшая!..
Он передохнул. Слова, прыгавшие из него лягушками, кончились.
После долгого молчания, когда из Мадлен вылились все слезы, а прибой спел под окном все свои вечные песни, и небо налилось розовой кровью рассвета, хлестнуло по ветру, как рыба с розово-серебряной чешуей, граф тихо, четко сказал:
– Князя я убью за тебя. За то, что он тебя у меня отнял.
