— Сорок песо, — объявил сеньор Герберт, — и я даю вам два хода вперед.
Он снова выиграл. Пальцы его чуть касались шашек. Он играл умопомрачительно, он угадывал замысел противника и выигрывал партию за партией. Толпа устала следить за ходом состязания. Когда старик Хакоб решил сдаться, он был должен пять тысяч семьсот сорок два песо двадцать три сентаво.
Он не изменился в лице. Он записал проигрыш на клочке бумаги, который вытащил из кармана. Затем сложил доску, уложил шашки в коробку и завернул доску вместе с коробкой в газету.
— Делайте со мной что хотите, — сказал он, — но эти вещи оставьте мне. Даю вам слово, что остаток моей жизни я буду играть — буду играть до тех пор, пока не соберу требуемую сумму.
Сеньор Герберт посмотрел на часы.
— В глубине души я вам сочувствую, — сказал он. — Срок платежа истекает через двадцать минут. — Он сделал паузу и молчал до тех пор, пока не убедился, что противник не собирается вступать с ним в пререкания. — У вас больше ничего не осталось?
— Ничего, кроме чести.
— Я имею в виду, — пояснил сеньор Герберт, — вещь, которая меняет свой цвет, если по ней провести кистью, испачканной красками.
— Это дом, — сказал старик Хакоб тоном человека, разгадавшего загадку. — За него не дадут ни гроша, но все-таки дом есть дом.
Вот таким-то образом дом старика Хакоба перешел к сеньору Герберту. К нему перешли также дома и имущество других людей, которые, как и старик Хакоб, не сумели показать себя мастерами своего дела; однако сеньор Герберт распорядился, чтобы целую неделю играли музыканты, давали представления циркачи, устраивались фейерверки, и сам лично был распорядителем на этом празднике.
Это была достопамятная неделя. Сеньор Герберт говорил о чудесной судьбе селения и даже нарисовал город будущего с огромными стеклянными домами и с танцевальными площадками на плоских крышах. Он показал свой рисунок толпе. Все в изумлении рассматривали его, пытаясь найти себя в разноцветных прохожих, нарисованных сеньором Гербертом, но эти прохожие были так хорошо одеты, что никто не мог себя узнать. У людей сердце болело от этой непосильной нагрузки. Теперь они смеялись над тем, что в октябре им хотелось плакать, и блуждали в тумане надежды до тех пор, пока сеньор Герберт не звякнул колокольчиком и не объявил, что праздник окончен. Только тут ему удалось отдохнуть.
— Этак ведь и помереть недолго, — сказал ему старик Хакоб.
— У меня столько денег, что мне нет никакого смысла умирать, — ответил ему сеньор Герберт.
Он повалился на кровать. Он спал много дней подряд, и храп его походил на львиный рык; это продолжалось так долго, что деревня перестала ждать его пробуждения. Людям приходилось ловить крабов, чтобы не голодать. Новые пластинки Катарино до того устарели, что уже никто не мог слушать их без слез, и он вынужден был закрыть лавочку.
Много времени спустя после того, как сеньор Герберт улегся спать, в дверь к старику Хакобу постучался один священник. Дверь была заперта изнутри. По мере того как спящий сеньор Герберт поглощал кислород, вещи постепенно обретали невесомость, и некоторые из них начали плавать по воздуху.
— Я хочу поговорить с ним, — сказал священник.
— Придется вам подождать, — отвечал старик Хакоб.
— Но у меня мало времени!
— Садитесь, ваше преподобие, и подождите, — стоял на своем старик Хакоб. — А пока что, сделайте милость, поговорите со мной. Я уже давным-давно понятия не имею о том, что делается на свете.
— Люди растерялись, — отвечал священник. — Пройдет немного времени — и деревня станет такой же, какой была. Это единственная новость.
— Люди вернутся сюда, когда море снова запахнет розами, — сказал старик Хакоб.
— А до тех пор надо как-то поддержать надежду в тех, кто остался, — сказал священник. — Сейчас крайне необходимо начать строительство храма.
— Затем-то вы и пришли к мистеру Герберту? — заметил старик Хакоб.
— Именно затем, — отвечал священник. — Эти гринго весьма человеколюбивы.
— В таком случае подождите, ваше преподобие, — повторил старик Хакоб. — Может, он еще и проснется.
Они начали партию в шашки. Партия была долгой и трудной, она длилась много дней, а сеньор Герберт все не просыпался.
Священник начал впадать в отчаяние. Он ходил по всей деревне с медной тарелочкой и собирал деньги на постройку храма, но собрать ему удалось очень немного. От всех этих молений о подаянии он становился все более и более прозрачным, и как-то раз, в воскресенье, он поднялся над уровнем моря, только никто об этом не узнал. Тут он уложил свои вещи в один мешок, собранные деньги — в другой и распрощался с деревней навсегда.
— Этот запах не появится вновь, — сказал он тем, кто пытался его удержать. — Надо смотреть правде в глаза: люди совершили смертный грех.
Когда сеньор Герберт пробудился, деревня стала такой же, какой была до его приезда. Дожди замесили грязь, которую оставила на улицах толпа, и земля снова сделалась сухой и твердой, как кирпич.
— Долгонько же я спал, — зевнул сеньор Герберт.
— Целый век, — ответил старик Хакоб.
— Я умираю с голоду.
— Все умирают с голоду, — заметил старик Хакоб. — Людям пришлось пойти на берег и ловить крабов.
Как-то раз Тобиас увидел сеньора Герберта: он рылся в песке, на губах у него выступила пена, и Тобиас подивился, что голодный богач, в сущности, ничем не отличается от голодного бедняка. Сеньор Герберт не нашел приличных крабов. Когда завечерело, он предложил Тобиасу поискать что-нибудь съедобное на дне моря.
— Послушайте! — предупредил его Тобиас. — Только мертвым известно то, что таится в морской пучине.
— Это известно также и ученым, — возразил сеньор Герберт. — Под морем кораблекрушений обитают черепахи, у которых на редкость вкусное мясо. Раздевайтесь — и вперед!
Они пустились в плавание. Сперва они плыли по поверхности моря. Потом начали опускаться, спустились очень глубоко — солнечный свет не проникает сквозь такую толщу воды, — потом померк и свет моря, и предметы были видны только благодаря их собственному свечению. Они проплыли мимо селения, погрузившегося на дно морское, — мужчины и женщины на лошадях гарцевали вокруг музыкального киоска. Был чудесный день, и на террасах стояли живые цветы.
— Селение ушло под воду в воскресенье, часов в одиннадцать утра, — заметил сеньор Герберт. — Скорее всего произошел какой-то катаклизм.
Тобиас отправился было в сторону селения, но сеньор Герберт сделал ему знак следовать за ним до самого дна.
— Там розы, — сказал Тобиас. — Я хочу, чтобы Клотильде увидела, какие они.
— Завтра ты преспокойно вернешься к себе домой, — сказал сеньор Герберт. — А сейчас я умираю с голоду.
Он спускался как спрут, широко, но осторожно взмахивая руками. Тобиас, стараясь не потерять его из виду, подумал, что этим способом плавать пользуются все богачи. Мало-помалу море общественных катаклизмов осталось позади, и они вошли в море мертвых.
Мертвых было так много, что Тобиас не мог и вообразить себе, будто можно сразу увидеть столько людей. Они неподвижно плавали на спине, кто повыше, кто пониже, и все производили впечатление позабытых существ.
— Они умерли очень давно, — сказал сеньор Герберт. — Века необходимы для того, чтобы достигнуть вот такого состояния покоя.
Еще ниже, в тех водах, где плавали недавно умершие, сеньор Герберт остановился. Тобиас замер подле него в ту самую минуту, когда мимо них проплыла совсем еще молодая женщина. Она плыла на боку с
