Габриель Гарсиа Маркес
Море исчезающих времен
К концу января море становилось бурливым, начинало выбрасывать на берег густую грязь, и через несколько недель все вокруг заражалось его дурным настроением. С этих пор в мире нечего было делать, по крайней мере до следующего декабря, и к восьми часам вечера вся деревня уже спала. Но в том году, когда в эти края приехал сеньор Герберт, море не утратило своей красы даже в январе. Напротив, оно становилось все спокойнее, оно фосфоресцировало все ярче и в первые мартовские ночи начало благоухать розами.
Тобиас почувствовал этот аромат. В жилах его текла кровь, лакомая для крабов, — вот почему большую часть ночи он проводил, отпугивая их от кровати до тех пор, пока ветер не изменял направления и ему не удавалось заснуть. В долгие бессонные часы он научился распознавать малейшие перемены в воздухе. Таким образом, когда он почувствовал запах роз, ему не понадобилось открывать дверь, чтобы убедиться в том, что запах идет с моря.
Встал он поздно. Клотильде разводила в патио огонь. Дул свежий ветер, и все звезды были на своем посту, но из-за свечения с моря нелегко было бы подсчитать, сколько их раскинулось по небу до самого горизонта. После кофе Тобиас ощутил во рту вкус ночи.
— Ночью произошло что-то необыкновенное, — припомнил он.
Клотильде, как водится, не почувствовала ничего. Она спала так крепко, что даже не помнила своих снов.
— Это был запах роз, — сказал Тобиас, — и я уверен, что шел он с моря.
— Я не знаю, как пахнут розы, — отвечала Клотильде.
Пожалуй, так оно и было. Деревушка была высохшей, земля — твердой, с примесью селитры, и лишь время от времени кто-нибудь приносил из других мест букет цветов, чтобы бросить его в море, — в то место, куда опускали умерших.
— Они пахнут так, как пахнул утопленник из Гуака-майаля, — сказал Тобиас.
— Ну нет, — улыбнулась Клотильде, — раз это такой приятный запах, так можешь быть уверен, что шел он вовсе не с моря.
И впрямь это было жестокое море. Порой, когда сети вытаскивали только жидкую грязь, улочки деревни в часы отлива были усеяны мертвой рыбой. Только динамит мог вышвырнуть на поверхность останки кораблекрушений минувших времен.
Ограниченные женщины типа Клотильде, которые жили в деревне, злобствовали и лезли в чужие дела. Так же, как и Клотильде, жена старика Хакоба Петра, которая в это утро встала раньше обычного, прибралась в доме и с несчастным видом села завтракать.
— Моя последняя воля заключается в том, — объявила она своему супругу, — чтобы меня похоронили заживо.
Она произнесла это таким тоном, словно уже лежала на смертном одре, а между тем она сидела в конце стола, в столовой с большими окнами, через которые потоками вливалось и растекалось по всему дому светлое мартовское утро. Напротив нее сидел и медленно, почти без всякого аппетита, жевал старик Хакоб — человек, который так глубоко и так долго любил свою жену, что уже не мог страдать от чего бы то ни было, если только источником страдания не была она.
— Я хочу умереть, будучи уверена, что меня погребут в земле, как это принято в приличном обществе, — продолжала она. — И у меня есть только одна возможность получить такую уверенность — я должна пойти в какую-нибудь другую деревню и умолять как о милости, чтобы меня похоронили заживо.
— Никого ты не должна умолять об этом, — совершенно спокойно ответил старик Хакоб. — Я обязан отвести тебя туда сам.
— Что ж, тогда пошли, — сказала она, — ведь я умру очень скоро.
Старик Хакоб внимательно посмотрел на жену. Только глаза у нее оставались молодыми. Суставы у нее распухли, а вся она напоминала выровненную землю, да такой, в конце концов, она и была всю жизнь.
— Ты хороша как никогда, — сказал он.
— Ночью я почувствовала запах роз, — вздохнула она.
— Вот видишь, — успокаивал ее старик Хакоб. — С бедняками такого не бывает.
— Не в том дело, — возразила она. — Я всегда молилась о том, что бы мне дано было заранее знать, когда я умру, чтобы я могла умереть подальше от этого моря. Запах роз в этой деревушке не может быть не чем иным, как знамением, ниспосланным от Господа.
Старику Хакобу пришло в голову только одно — попросить, чтобы она дала ему время для устройства его дел. Он слышал, будто люди умирают не тогда, когда они должны умереть, а тогда, когда хотят, и был серьезно озабочен симптомами неизлечимой болезни своей жены. Он даже спросил себя: осмелится ли он похоронить ее заживо, когда настанет время?
В девять часов он открыл помещение, где раньше находилась лавочка. У дверей он поставил два стула и столик с шашками и все утро играл с первыми попавшимися противниками. С того места, где он сидел, ему видна была разоренная деревня, дома-развалюхи со следами красок, съеденных солнцем, и в конце улицы — море.
Перед вторым завтраком он, как всегда, играл с доном Максимо Гомесом. Старик Хакоб и представить себе не мог противника более гуманного, нежели человек, который целым и невредимым вышел из двух гражданских войн и всего-навсего потерял один глаз в третьей. Он намеренно проиграл одну партию, чтобы тот сыграл с ним вторую.
— Скажите мне одну вещь, дон Максимо, — спросил его старик Хакоб, — вы могли бы похоронить вашу жену заживо?
— Разумеется, — отвечал дон Максимо Гомес. — У меня рука не дрогнула бы, можете мне поверить.
Старик Хакоб удивленно смолк. Затем, потеряв шашки, занимавшие наиболее выгодные позиции, вздохнул:
— Дело в том, что, похоже, Петра скоро помрет.
Дон Максимо Гомес и бровью не повел.
— В таком случае, — сказал он, — я не вижу необходимости хоронить ее заживо.
Он «съел» две шашки и прошел в дамки. Потом поглядел на противника глазами, в которых заблестело что-то, похожее на слезы.
— Что с ней?
— Ночью она почуяла запах роз, — пояснил старик Хакоб.
— Ну, тогда у нас должна помереть половина деревни, — заметил дон Максимо Гомес. — Сегодня утром я только об этом запахе и слышу.
Старику Хакобу пришлось сделать огромное усилие, чтобы, снова проиграв партию, не обидеть его. Он убрал стол и стулья, запер лавочку и начал разыскивать по всей деревне человека, который почуял запах роз. В конце концов, положиться тут можно было только на Тобиаса, так что старик Хакоб попросил его зайти к нему, сделав вид, что встретились они случайно, и обо всем рассказать его жене.
Тобиас так и сделал. В четыре часа он, нарядный, как человек, который собирается нанести визит, появился в галерее, где супруга старика Хакоба проводила вторую половину дня, готовя для мужа костюм вдовца.
Вид у Тобиаса был столь загадочный, что женщина так и подскочила.
— Господи! — воскликнула она. — А я было подумала, что это архангел Гавриил!
— Обратите внимание: это не он! — сказал Тобиас. — Это я; я пришел, чтобы рассказать вам кое- что.
Она поправила очки и снова принялась за работу.
— Я знаю, в чем дело, — сказала она.
