Он помолчал, потом продолжал:
— Вы для меня и есть такой василек. Вы символ золотых нив отчизны. Вилюсь был прав, сравнив вас с самой природой, он заметил это так же быстро, как и я. Мне вы с первой минуты показались цветком вольных полей. Скажу откровенно, что я о вас думаю. Повторяю, я счастлив от того, что владею в нашей отчизне землями, и не потому, что земли эти делают меня богатым, а потому, что чувствую себя сыном этой дорогой мне земли. Я любил ее с детства и заботился о ней, но лишь теперь эти чувства приобрели подлинную силу. И за это я вам бесконечно благодарен.
Вальдемар сердечно подал ей руку. В какой-то миг он совсем было намеревался поднести руку девушки к губам, но удержался. Стефа была взволнована, губы ее дрожали, она подняла голову и встретила взгляд горящих серых глаз, благородных, гордых и в то же время удивительно нежно смотревших на нее.
— Вы и теперь скажете, что я неискренен? — спросил он тихо.
— О нет! Теперь вы говорите совсем иначе. Ваша земля может гордиться таким сыном. Вы — настоящий Михоровский.
Он рассмеялся чуточку иронично:
— Не хвалите меня, быть может, я этого и не заслужил. Мало кто верит в мою искреннюю любовь к родному краю. Мы слишком долго были «де Михоровски», чтобы я вот так сразу стал просто Михоровским. Кто поверит, что то, о чем я только что говорил…
— Не подвергайте все сомнению, — прервала его Стефа. — Довольно, что вы сами знаете все о своих чувствах к этой земле. Для пана «де Михоровски» этого хватит с лихвой.
Они засмеялись.
Склонившись к ней, Вальдемар спросил с улыбкой:
— А вам хорошо?
— Хорошо, — весело сверкнула глазами Стефа.
— И вам приятно здесь, на козлах?
— Здесь великолепно!
— А может, после Вилюся я вам кажусь старым брюзгой?
— О, что вы!
— Магнатом, большим вельможей, аристократом…
— Ну, им вы всегда останетесь.
— Ладно, ладно! Но сейчас я им быть не хочу. Сейчас я — просто Михоровский, люблю васильки, и один из них, самый прекрасный, везу в свою обитель. И потому счастлив. Почему вы вдруг так напряглись? — спросил он, внимательно глядя на девушку.
— Я? С чего вы взяли?
— Вы — из тех необычайно чутких растений, что сжимают лепестки при первом же прикосновении. Знаю, что вы подумали: вот магнат, который из прихоти сбросил с себя вельможный пурпур и вознамерился украситься простым васильком. И вам не понравилось, что я назвал вас васильком. Верно?
— Если даже я и василек, то уж никак не тот, которым можно украсить себя…
— …особенно магнату-аристократу. Да?
— Никому!
— Ужас! Мы начинаем сходить с рельсов, пани Стефания. Вот-вот приблизится небезопасный поворот… а впереди уже Глембовичи. Отложим пикировку до другого раза, хорошо?
— Если вы снова не сойдете с рельсов…
— Обещаю, что нет. Я хочу, чтобы в Глембовичах мы остались добрыми друзьями, хочу видеть вас веселой, такой, какая вы всегда. Лично я чертовски весел и счастлив.
— Оттого, что мы наконец прибыли в Глембовичи? — спросила она кокетливо.
— Да. И еще потому, что вскоре мы будем обедать, — ответил Вальдемар живо.
Стефа засмеялась. Вальдемар тоже рассмеялся, хлопнул бичом и, пуская коней вскачь, сказал:
— Ах, как я на вас зол!
Бричка помчалась с удвоенной скоростью.
— Что опять за шутки? Вы нас растрясете! — воскликнула панна Рита.
— Au nom de Dieu![36]Мы выпадем! — закричала графиня, хватая за руки Трестку и Вильгельма.
Вальдемар встал на козлах во весь рост, подбоченился рукой, в которой держал бич, и, потрясая вожжами, кричал:
— Вперед, вперед!
Кони неслись так, что щебень градом взлетал из-под копыт.
— Пан Вальдемар, вы с ума сошли? — крикнула, хватая его за рукав панна Шелижанская.
— Быть может!
Стефа, Люция и Вильгельм хохотали, глядя на испуганные лица графини, барона и невезучего Трестки, у которого вдобавок свалилось с носа пенсне, и он искал его под ногами, ругаясь на разных языках. Наконец, нашел и с невиданным воодушевлением воззвал:
— Черт раздери, вот оно!
— Ну, наконец-то по-польски заговорил! — засмеялся Вальдемар.
Все вновь разразились смехом.
Они достигли каменного моста над быстрой рекой. За ним, на том берегу, росло множество деревьев, на горе виднелись мощные стены замка, башни и башенки. На главной башне развевалось знамя с родовым гербом Михоровских. Огромные деревья парка, тесно окружая замок, тянулись вдоль реки. Колеса прогрохотали по мосту, словно по барабану, глухо простучали копыта, и кони свернули в угрюмую аллею, обсаженную вековыми елями. В конце ее возносились распахнутые высокие ворота, выложенные каменными плитами, с гербом наверху. Перед ними другой каменный мост был перекинут через ров, бегущий вдоль вала и окружавший парк стены. Глубокий ров соединялся с рекой и был наполнен водой. Это придавало замку вид крепости. На мосту стояли столбики с матовыми шарами электрических ламп. Такие же столбы сторожами взметнулись по обе стороны ворот и у домика привратника, напоминавшего прекрасный грот из каменных плит, тонувших в зарослях плюща.
Когда бричка свернула на еловую аллею, Вальдемар сел и придержал коней. Они пошли шагом. Все замолчали. Мощью и великолепием повеяло от темных стрельчатых елей, стоявших словно стражи векового родового гнезда. Повсюду витал дух величия и силы. Все это ощутили, один Вальдемар сидел, высоко подняв голову, — он приветствовал ели-стражи, как своих подданных. А они шумели вершинами, клонясь словно в поклоне, приветствуя хозяина и наследника родового поместья.
Барон Вейнер с любопытством оглядывался. Он еще не бывал в замке, и ему очень понравилась аллея.
Граф Трестка, придерживал рукой шляпу, смотрел на верхушки елей и повторял шепотом:
— Титаны… Никогда не могу на них насмотреться…
Панна Рита и графиня сидели, задумавшись, быть может, пытались отгадать, когда наконец майорат въедет сюда в свадебной карете шестерней и кто будет его избранницей. Как знать, не себя ли видела каждая из них в этой роли, скрывая эти грезы в потаенном уголке души…
Вальдемар выглядел серьезным, знал, что его поместье всем очень нравится. В нем мешались гордость и некая меланхолия.
Он произнес мысленно: «Да, я владелец красивейшего, великолепного поместья, и что с того?…» И его охватила грусть. Наверное, впервые в жизни он отчетливо осознал, что живет один-одинешенек в этом великолепии, в этой пышности. И усмехнулся: — Ну, сейчас-то я не одинок…
Думая это, он краешком глаза смотрел на Стефу.
Она сидела, притихшая, словно угнетенная величием гигантских елей, отбрасывавших на нее густую тень, чуть побледневшая. Холод охватил ее, рождая смутное беспокойство.
«Что я тут делаю? Я — рядом с этим магнатом… Заблудилась… случайно угодила сюда, словно василек в теплицу…»
В точности, как Вальдемар только что, она подумала что одна-одинешенька здесь, посреди роскоши и магнатского великолепия.
И вздрогнула.
