— Весьма разумно!
Барон Вейнер пригладил свои бачки:
— Кстати о выставке. Пан майорат, а вы будете выставлять своих лошадей?
— Дня через два я как раз поеду по этому делу. Выставлю десять породистых кобыл.
— «Муз»?
— О нет! Но они будут той же масти и породы. Четверок я разъединять не стану. Будет и Аполлон.
— Как украшение?
— Или декорация, которая заставит панну Риту расхвораться, — подхватил Брохвич.
Молодой Жнин сказал:
— Я слышал, что и баронесса Эльзоновская выберется на выставку с вашим дедушкой и панной Люцией.
— Да, они все поедут.
— Ага! Значит, и панна Рудецкая будет! — сказал Брохвич. — Вилюсь Шелига мне о ней так восторженно рассказывал. Она меня ужасно заинтересовала. Она правда такая красивая?
Трестка искоса глянул на майората, ответил серьезно:
— Очень красивая и весьма неприступная.
— Ну, последнее — это большое достоинство.
— А по-моему, изъян, — отозвался Жнин.
— Неприступность — изъян у замужних, а не у девиц.
— Брохвич, ты не пьян?
— Ничуть!
— Да ты же говоришь неслыханные вещи! Трестка встряхнул головой:
— Вот именно. Сегодня она не к лицу как замужним, так и девицам.
— Ты так говоришь после всех своих поражений. Брохвич прервал их:
— Господа, оставим Трестке судить о Рите. Поговорим лучше о панне Рудецкой, кстати, как ее зовут? Кажется, Стефания?
— Да, очаровательная Стефа!
— Больше всего нам о ней сможет рассказать майорат, как частый гость в Слодковцах… Вальди, какого рода добродетелью обладает панна Стефа? Очень бы хотелось знать. Да что с тобой?
Вальдемар был бледен. Обратив на Брохвича стальной холодный взгляд, он кратко ответил:
— О панне Стефании Рудецкой не следует говорить в таком тоне.
Это прозвучало как откровенное предостережение. Наступило молчание, чуточку неловкое.
Брохвич покраснел и потупился. Трестка порывисто сорвал с носа пенсне, потом очень старательно стал надевать его назад. Выражение его лица гласило: «Я шел по следу… и вот я настиг!».
Вейнер, поглаживая бакенбарды, смотрел на Вальдемара понимающе и уважительно, потом тихо шепнул:
— Джентльмен!
Остальные удивленно переглядывались.
Вальдемар молчал, дымя сигаретой, чтобы дать им время все обдумать.
Первым отозвался Брохвич:
— Прости, Вальди. Признаюсь, мы совершили бестактность, но нас можно понять — никто из нас, кроме Трестки и барона, не знаком с панной Рудецкой.
Его искреннее раскаяние тронуло Вальдемара, и он сказал с улыбкой:
— Я всего лишь хотел дать понять, что следует выбирать слова, говоря о незнакомых людях, в особенности о молодых девушках.
Однако тут же в голове Вальдемара промелькнула горькая мысль: «И я еще морализирую! Как будто я сам так уж почтительно выражался о незнакомых мне паннах!»
И он поторопился поддержать разговор.
Вновь воцарилось прежнее веселье.
К концу вечера князь Занецкий вновь коснулся несостоявшегося замужества графини Барской. Он был здесь самым заинтересованным лицом, а поведение Вальдемара внушало ему некоторые надежды. Решив убедиться окончательно, он с деланным безразличием спросил:
— Господа, вы не знаете, Барские будут на выставке или поедут за границу?
— Будут, — ответил кто-то.
А Вальдемар сказал:
— Один только Лигницкий отправился в Рим — якобы отслужить заупокойную по несбывшимся надеждам, а на самом деле — поискать новую партию. А Барская на выставке обязательно будет. Так что готовьте копья, господа, дабы преломить их на турнире в борьбе за ее перстень, — добавил он, не скрывая иронии.
Все посмотрели на него. На миг стало тихо. Вальдемар удивленно глянул на них:
— Что вы на меня так уставились?
Трестка бухнул:
— Они уверены, что на этом турнире их ожидает нешуточное препятствие.
— Это какое же?
— Препятствие в вашем лице. Считается, что победу добудет исключительно ваше копье.
Вальдемар пожал плечами, пустил клуб дыма к потолку и равнодушно сказал:
— В таком случае, господа мои, вы plus royaliste que le roi.[46] Подозреваете меня в намерениях, каких у меня нет.
Слова эти произвели большое впечатление. Князю Занецкому ужасно хотелось поблагодарить Вальдемара, но он справился со своими чувствами.
— Но ты, Вальдемар обязан научить меня, как добывают лавры у прекрасных дам, потому что я, сказать по правде, понятия о том не имею, — сказал Брохвич.
— Спроси Трестку. Он вот уже три года ведет кампанию. Я сам в таких делах разбираюсь плохо.
Брохвич комичным жестом заломил руки:
— Вы слышали? Он не разбирается! Трестка сказал:
— Ну, вы отправляете Брохвича не по адресу. Я веду кампанию три года, все верно, но без всяких результатов…
— Слушай, Юрек, к чему тебе советы? — спросил Вальдемар. — Положись на себя, и дойдешь до финала… а то и до эпилога.
— Ох, где мне найти отваги… Вальдемар поднял брови:
— Ну, если ты в таком настроении собрался в бой, то лучше уж сразу закажи место в спальном вагоне и отправляйся в Рим следом за Лигницким…
Брохвич поклонился:
— Если я и поеду в Рим, то исключительно в свадебное путешествие!
— Ты великолепен! — усмехнулся Вальдемар. — Шампанского!
Вино полилось рекой, тосты следовали один за другим, звенели бокалы, и вскоре зазвучал полный жизни, молодости и веселья «Гаудеамус».
XXI
Наступило первое сентября. Солнце заливало поля, небесная лазурь была чистейшей, но краски ее уже чуточку поблекли в предчувствии осени.
Гнедая четверка из Слодковиц ехала посреди полей, запряженная в изящное ландо. Пани Эльзоновская, Стефа и Люция ехали в костел.
По обеим сторонам дороги шагали на воскресную мессу толпы крестьян в красочных нарядах, радовавшихся успешному завершению жатвы. Пани Идалия была в самом хорошем расположении духа, под стать погоде. Она весело разговаривала с сидящей рядом Стефой, поглядывая на нее с истинным расположением. Стефа же выглядела великолепно. Серо-голубая шелковая мантилья окутывала ее мягкими складками, оттеняя белизну ее кожи. Она живо беседовала со спутницами, однако в ее блестящих глазах внимательный наблюдатель мог бы заметить печаль; на лице ее появилось прежде не свойственное ей выражение. Порой ее густые темные брови нетерпеливо хмурились, словно некая мысль неотвязно
