— И кто же им будет?
— О, я не настолько информирован! На старте встали легионы обожателей, но пальма первенства… наверняка графиня и сама не знает, кому ее вручит, что уж спрашивать меня, — откровенно веселился Вальдемар.
Пани Идалия взорвалась:
— И она, и мы все, и ты, в первую очередь, прекрасно знаем, у кого наибольшие шансы победить.
— Увы, я так недогадлив…
— Вальди, ты меня выводишь из себя! Все зависит только от тебя!
— Но я не собираюсь бороться за ее руку, — ответил он, подчеркивая каждое слово, явно начиная выходить из себя.
— Почему?
— Извините, тетушка, но это исключительно мое дело.
Пани Идалия нахмурилась, как туча. Тут вмешалась Люция:
— А я очень рада. Я Меланию Барскую терпеть не могу!
— Люция, soyez tranquille![48]-вознегодовала пани Идалия.
Бедной Люции сегодня положительно не везло, упреки на нее так и сыпались.
Вальдемар перевел разговор на другую тему — заговорил о будущей выставке, сравнил ее с заграничными, высказывая удивительно меткие и оригинальные суждения. Постепенно он весьма искусно втянул в разговор и Стефу, так что в конце концов беседовали только они двое. Люция сидела, насупившись, пани Идалия угрюмо безмолвствовала. Так они доехали до Слодковиц.
Пани Идалия в крайнем расстройстве чувств появилась в кабинете пана Мачея:
— Папа, вы говорили с Вальдемаром? Вы знаете? Старик удивленно посмотрел на нее:
— Он сюда заезжал буквально на минуту, узнал, что вы поехали в костел, и помчался следом, даже лошадей не сменил…
— Значит, вы ничего не знаете?
— Да что случилось, во имя Божье?
— Ох! Ничего страшного, не пугайтесь. Ничего с нашим баловнем не стряслось. Вы себе только представьте: он вообще не ездил в Ожельск! И преспокойно заявляет мне, что он, изволите ли видеть, вовсе не думает о графине! N'est-il pas fou?[49]
Пан Мачей усмехнулся:
— Идалька, к чему так нервничать? Я тебе давно говорил, что ничего у них с Барской не выйдет.
— Но почему? Где он еще найдет такую партию? Имя? Приданое?
— Нет уж, извини! Уж кто-то, а Вальдемар может позволить себе выбрать жену, не оглядываясь на приданое и партию! А что до имен — их у нас у самих хватает!
— Но что он имеет против Мелании? Красавица, образование получила за границей, une fil le trиs gentille![50]
— Должно быть, он смотрит куда-нибудь в другую сторону. Я не сомневаюсь, что она обладает множеством достоинств… но она не в его вкусе.
— Папа, вы должны на него повлиять!
— О нет, от меня этого не жди! Благодаря таким вот идеям мы с твоей матерью были несчастны всю жизнь. Нет уж, пусть никто не повторяет наших ошибок!
— Вздор! — фыркнула пани Идалия. — На что это только похоже! Мелания ради него отвергла великолепную партию, а он изволит капризничать. Будет жалеть потом, когда ее уговорит кто-нибудь другой, а она девушка гордая, так и произойдет!
И баронесса покинула кабинет.
— Пан Мачей, глядя ей вслед, прошептал:
— Значит, то, что мы с Габриэлой были несчастливы — вздор! Вздор, что убить или покарать любовь — преступление! Взор, что дорогу к счастью нужно выбирать самому. Все вздор! А где же тогда истина?
И он склонил голову на грудь.
XXII
На другой день пан Мачей предался необычайно серьезным размышлениям. Он давно уже замечал в поведении Вальдемара перемены. Пани Идалия, правда, считала, что виной всему графиня Мелания, и Вальдемар просто шутит, как у него в обычае, не желая признаться, что влюблен в Барскую…
Однако пан Мачей подобному не верил. Он один заметил происходившую в Вальдемаре внутреннюю борьбу. Зная натуру внука и его порывистость, пан Мачей серьезно опасался за его будущее. С проницательностью старого человека он предвидел нечто, пугающее его. За время долгого отсутствия Вальдемара страхи приугасли, но теперь возродились вновь.
После крайне деликатной беседы с внуком пан Мачей испугался своих подозрений. Он пытался инстинктивно защититься от них; любимый внук удручал его, невысказанные слова были у обоих на устах, но они оба пока что не могли и не хотели объясниться начистоту. Пана Мачея это крайне мучило, но он не упрекал внука ни словом; не вспомнил даже, что завтра именины Стефы, о чем месяц назад не преминул бы сказать.
Впервые в жизни отъезд внука обрадовал старика; пан Мачей провел бессонную ночь, а утром встал с головной болью, в полном расстройстве чувств. В десять утра он попросил лакея пригласить к нему Стефу.
Она вошла, печальная, глаза ее были заплаканы. Белое простое платьице делало ее бледнее обычного, только глаза из-за переполнявших их слез неестественно блестели. Она сердечно поцеловала руку пана Мачея. Обняв ее, старик усадил девушку напротив.
— Почему ты плакала, дитя мое? — спросил он, не выпуская ее руки.
Стефа прикусила губы и быстро-быстро заморгала — слезы вновь навернулись ей на глаза.
— Почему ты плакала?
— Потому что мне грустно… — тихо ответила она. — Раньше этот день я всегда проводили дома…
— И больше никаких поводов для слез?
Стефа бросила на него быстрый взгляд:
— Никаких!
Пан Мачей выпустил ее руку и бессильно опустился в кресло. Ее восклицание выдало Стефу с головой. Проницательный старик понял, что, кроме тоски по дому, есть еще что-то, о чем она не хочет упоминать. Глядя на нее, он шептал:
— Стеня… вторая Стеня…
— Кто? — порывисто спросила девушка.
Пан Мачей сказал:
— Ты ее не знала, дитя мое. Была когда-то Стеня, похожая на тебя… но это было так давно…
Стефа вспомнила рассказанную Вальдемаром историю и, охваченная сочувствием, опустила глаза.
Пан Мачей взял со столика оправленную в замшу коробочку, открыл ее и приподнял с белой бархатистой обивки миниатюру в форме большого медальона, с необычайным изяществом выполненную эмалью на золоте.
Миниатюра изображала молодого человека в мундире польских улан, с орденской звездой и крестом Виртути Милитари на груди. Показав ее Стефе, пан Мачей взволнованно сказал.
— Вот мое изображение в те времена, когда я был гораздо счастливее… любил такую, как ты, Стеню, думал, что мне принадлежат и она, и весь мир… Но молодость пролетела. Что с тобой, дитя мое?
Стефа, едва бросив взгляд на портрет, вздрогнула:
— Я это где-то уже видела!
Старик внимательно посмотрел на нее:
— Эту вот миниатюру? Где ты могла ее видеть? Ты ошиблась, деточка! А может… Идалька тебе показала?
— Нет… Но я, несомненно, видела этот портрет!
— Может, в каком-нибудь старом-престаром журнале? Вполне возможно. Когда-то я вызывал некоторый
