— Узнаешь?
Я покачал головой. Она улыбнулась.
— Старый пятифунтовый английский банкнот. Точный размер и шрифты. Никогда не могла понять, почему вы перестали выпускать эти красивые бумажки.
Я мрачно заметил, повернувшись к Мэгенхерду:
— Говорили, что их легко подделать. И теперь я этому верю. Жинетт в Сопротивлении занималась подделкой документов: пропуска, продовольственные карточки. Приятно видеть, что кому-то военные навыки в мирное время пошли на пользу.
Он изобразил улыбку лично для меня и встал.
— Как я понимаю, у вас тот же случай, мистер Кейн. Прошу извинить, графиня, но мне нужно отдохнуть. И как следует подумать.
Жинетт любезно кивнула.
— Морис вас проводит.
Я вмешался:
— Стойте!
Мэгенхерд замер, еще не выбравшись из кресла.
— Полагаю, пришло время рассказать мне, зачем вам так нужно в Лихтенштейн.
— Не вижу необходимости.
Но он сел.
— Тогда поясню. Этим утром нас всех могли убить. Бернар всегда котировался выше Харви Лоуэлла, думаю и те, кто были с ним, котировались выше меня. К счастью, на деле вышло наоборот, но кто-то чертовски серьезно старается вас убрать. Это — во-первых. А во-вторых, они знают, чего вы добиваетесь, а я — нет. Все вместе дает слишком уж большой гандикап. Наши действия дважды предугадывали. В третий раз… — я пожал плечами.
Он посидел, изучая меня своим стальным взглядом, потом спросил:
— Что вам нужно знать?
— Всю вашу историю.
15
Он хмуро покосился на Жинетт. Я сказал:
— Мы оба умеем хранить секреты.
Он опять нахмурился, потом сообразил, что все равно пропадать, и повернулся ко мне.
— Что вы знаете про «Каспар Акционгезельшафт»?
— Только то, что компания владеет контрольными пакетами акций и является посредником в сбыте, что она зарегистрирована в Лихтенштейне и контролирует множество электронных фирм. И что вы имеете к ней отношение.
— Совершенно верно. Мне принадлежат 33 процента акций корпорации.
— Треть.
— Нет, мистер Кейн, — он позволил себе улыбку на два цента, но для него это было максимум возможного. — Вам известно преимущество регистрации в Лихтенштейне? Кроме налогов?
Я пожал плечами.
— Наверно, хранение в тайне фамилий владельцев.
Он снисходительно кивнул.
— Совершенно верно. Никого не интересует, кто владеет компанией. Позвольте объяснить. У меня — 33 процента. Остаток делится так: 33 и 34 процента.
Он испытывал наслаждение, вскрывая мое невежество.
Я заметил:
— Значит 34 процента побьют 33 ваших или другого партнера, но не обоих вместе. Кто же ваши партнеры?
— 33-мя процентами владеет гражданин Лихтенштейна, герр Флетц. Он ведет текущие дела и обеспечивает соблюдение нового закона, по которому в совете компаний обязательно должен заседать гражданин Лихтенштейна.
По его тону можно было судить, что соблюдением закона ценность герра Флетца и исчерпывается.
Поскольку Мэгенхерд умолк, я спросил:
— А кому принадлежат 34 процента?
— Проблема в том, что мы этого не знаем, — заявил он.
Я глотнул вина, отметив, что оно терпимо, но и только, и покачал головой.
— Не понимаю. Как основные держатели акций вы всегда могли посмотреть документы компании и выяснить. Или речь идет об акциях на предъявителя?
Он солидно кивнул.
— Вот именно.
— А я думал, что они канули в Лету вместе с хористками и поклонниками, пьющими шампанское из туфелек. Все понятно. Акции на предъявителя. Лоскутки бумаги — сертификаты, удостоверяющие владение каким-то числом акций какой-то компании. Но без вписывания в сертификат фамилии владельца или внесения ее в книги регистрации. Клочки бумаги, принадлежащие кому угодно. Никаких документов, подтверждающих права собственности, никаких сборов при смене владельца. А потому никаких следов такой смены — даже в том случае, если кто-то просто запустил руку в чужой карман.
Он снова кивнул.
— Прекрасно. Кому могли бы принадлежать 34 процента?
Мэгенхерд вздохнул.
— Человеку, который больше прочих хочет оставаться в тени. Максу Хелигеру.
Я о нем слышал. Судя по Жинетт, и она тоже. Одна из туманных, легендарных фигур, чьи племянники попадали в газетные колонки только потому, что были племянниками. Но никогда ничего о самом Хелигере — даже если вам и удавалось раскопать что-то пригодное для печати, например, что он — владелец газеты, в которой вы работаете.
Тут я кое-что вспомнил.
— Он же погиб в авиационной катастрофе около недели назад!
Улыбка Мэгенхерда оставалась столь же скупой и тусклой.
— В том-то и дело, мистер Кейн. Через несколько дней после гибели Макса в Лихтенштейне появился человек с его сертификатом, и потребовал кардинальных перемен в компании. Как вы понимаете, при голосовании он одержит верх над герром Флетцем, если меня там не будет. С акциями на предъявителя представительства по доверенности быть не может. Единственное доказательство — вы сами с сертификатом в руке.
Мэгенхерд продолжал:
— По принятому в нашей компании порядку любой владелец акций может созвать в Лихтенштейне совет акционеров, уведомив об этом заранее за семь суток: от полуночи до полуночи.
— Когда истекает срок?
— Заседание должно начаться завтра сразу после полуночи. У нас осталось чуть больше тридцати шести часов.
Я кивнул.
— Должны успеть. Но если вы опоздаете, разве нельзя собраться еще через неделю и пересмотреть решение?
— Он предлагает немедленно продать реквизиты компании. Такого уже не пересмотришь.
— Хочет обратить акции компании в наличные и выйти из дела? Не слишком похоже на законного наследника. Кто он?
