переполненном вагоне на Центральной линии толпа прижала его к молоденькой блондинке. Ее блузка была расстегнута до самых грудей, и Ребус, глядя на нее сверху вниз, не мог отвести глаз от соблазнительных выпуклостей. Она оторвалась от своей книжки и поймала его взгляд. Ребус отвернулся, смутившись, чувствуя ее испепеляющий взор на своей щеке.
Каждый мужчина – насильник: кто-то уже говорил об этом.
Блондинка вышла вместе с ним. Он подождал на платформе, пропуская ее вперед (сам не зная, зачем он это делает), а потом заторопился наверх, чтобы глотнуть свежего воздуха.
Глотнуть выхлопных газов, если быть точным. Три ряда машин застыли в пробке: результат неудачной попытки тягача с полуприцепом выехать задом из ворот какого-то здания. Два раздраженных констебля пытались распутать этот гордиев узел. Ребуса впервые поразило то, как нелепо выглядят их высокие круглые форменные фуражки (служащие отличной мишенью на футбольных матчах). Плоские шотландские фуражки куда более практичны.
Ребус мысленно пожелал констеблям удачи и направился в Гидеон-парк, бывший на самом деле не парком, а улицей, в поисках номера семьдесят восемь – трехэтажного здания, в котором, согласно количеству звонков у входа, каким-то непостижимым образом помещалось четыре квартиры. Он нажал на второй снизу звонок и подождал ответа. Дверь открыла высокая худенькая девочка-подросток с выкрашенными в черный цвет волосами и тремя сережками в каждом ухе. Она улыбнулась и неожиданно обняла его.
– Привет, пап, – сказала она.
Саманта Ребус провела отца по узенькой лестнице на второй этаж в квартиру, где жила с матерью. Если, увидев дочь, Ребус был поражен тем, как она изменилась, то, увидев бывшую жену, он просто не узнал ее. Она никогда не выглядела так хорошо. И хотя в ее волосах были заметны седые пряди, они были коротко, по-современному острижены. Ее лицо было покрыто легким загаром, а глаза молодо блестели. Они посмотрели друг на друга – молча, без слов, а затем быстро обнялись.
– Джон.
– Рона.
В ожидании его прихода она читала книгу. Он взглянул на обложку: «На маяк» Вирджинии Вульф. «Хотя мне больше по душе Том Вулф», – сказала она. Гостиная была маленькой, даже тесной, но благодаря умело развешанным полкам и настенным зеркалам создавался эффект пространства. Ребус испытывал странное чувство, видя знакомые вещи (стул, чехол для диванной подушки, лампу), вещи из его жизни с Роной, в этой крошечной каморке, в то же время воздавая должное внутреннему убранству и уюту жилища. Потом они сели пить чай. Ребус пришел не с пустыми руками: он принес пластинки Саманте и шоколад Роне. Женщины приняли подарки, обменявшись многозначительными взглядами.
Женщины… Саманта давно уже перестала быть ребенком. Несмотря на то, что ее фигура еще оставалась по-детски неразвитой, ее движения, жесты, выражение лица стали вполне взрослыми.
– Прекрасно выглядишь, Рона.
Она помедлила, оценивая его комплимент.
– Спасибо, Джон, – проговорила она наконец. Он подметил, что она не ответила ему: «И ты тоже». Мать и дочь снова обменялись полными взаимного понимания взглядами. Будто за время своего общения они выучились телепатии – так что в течение всего вечера Ребусу приходилось поддерживать разговор, судорожно заполняя неловкие паузы.
Но все это не имело значения. Он рассказывал об Эдинбурге, стараясь не упоминать о службе. Это было непросто, ибо служба в полиции заполняла всю его жизнь. Рона расспрашивала об общих друзьях, и он был вынужден признать, что никого из них не видел. Она говорила о своей преподавательской работе, о столичных ценах на недвижимость. (При этом Ребус сделал вид, что не услышал в ее тоне намека на то, что он, по идее, должен бы позаботиться о более просторной квартире для дочери и бывшей жены. В конце концов, это она потребовала развода, сославшись на единственную причину: по ее словам, она «полюбила мужчину, а вышла замуж за его работу».) Потом Саманта рассказала ему, что учится на секретаршу.
– На секретаршу? – переспросил Ребус, пытаясь выразить заинтересованность. Саманта ответила ему весьма холодно:
– Я уже упоминала об этом в одном из своих писем.
– Да-да…
Снова повисла неловкая пауза. Ребус хотел выпалить: я читал твои письма, Сэмми! Я проглатывал их! И мне стыдно, что я так редко отвечал тебе, но ты ведь знаешь, как я плохо пишу, сколько времени у меня это занимает и как мало остается досуга и сил. Столько преступлений, которые надо раскрыть, столько людей, которые зависят от меня…
Но он, разумеется, ничего не сказал. Женщины сделали вид, будто ничего не произошло, и вновь потекла пустая вежливая беседа. Светская беседа в крошечной гостиной неподалеку от Бау-роуд. Беседа обо всем и ни о чем. Невыносимо. Просто невыносимо. Ребус положил ладони на колени и расправил пальцы, приняв позу человека, который в любой момент готов уйти. Что ж, было приятно повидаться, но меня уже ждут в отеле накрахмаленная постель, холодильник с напитками и автоматическая чистилка ботинок. Он начал подниматься, как вдруг позвонили в дверь. Два коротких, а затем два длинных звонка. Саманта бросилась открывать. Рона улыбнулась.
– Кенни, – объяснила она.
– Кто?
– Молодой человек Саманты… на данный момент.
Ребус медленно кивнул. Все понимающий отец. Сэмми шестнадцать. Она бросила школу. Учится на секретаршу в колледже. У нее не приятель, а «молодой человек».
– А как насчет тебя, Рона? – спросил он.
Она открыла рот, но топот поднимающихся по лестнице ног помешал ей. В комнату ворвалась Саманта с пылающим лицом, держа за руку своего молодого человека. Ребус инстинктивно вскочил.
– Папа, это Кенни.
