Луиза, после некоторого раздумчивого колебания подошла к окну, сквозь стекла которого виднелось темно-синее звездное небо и, опустясь на колени, стала молиться. Молитва эта была непродолжительна, но после нее девушка вышла из комнаты уже совершенно спокойной и твердой поступью.
Через минуту в освещенную и многолюдную залу из дверей темного коридора выкатилась самодовольно торжествующая и даже отчасти горделивая фигура самой мадам-тетеньки, за которою две девушки ввели за руки белую Луизу. Ключница Каролина Ивановна замыкала своею особою это торжественное шествие.
По зале пронесся гул говора, восклицаний и замечаний весьма нецеремонного, цинического свойства.
Почувствовав себя среди этой толпы единственною точкою всеобщего любопытства, на которую в эту минуту было устремлено столько наглых и внимательных глаз, Луиза побледнела и смутилась почти до обморока. Ей захотелось умереть в эту минуту; захотелось вдруг мгновенно исчезнуть - не знать, не слышать, не видеть, не чувствовать ничего; захотелось, чтобы не было света этих проклятых ламп, которые озаряют ее лицо, ее обнаженные плечи, грудь и руки, ее великий стыд, позор и смущенье; чтобы вдруг объяла всех и вся непроницаемая тьма и глухота, чтобы либо она, либо все окружающее перестало вдруг существовать в то же самое мгновение.
Каролина принесла и поставила на стол две хрустальные вазы, наполненные свернутыми в трубочку билетиками. В одной лежали нумера, в другой пустые белые бумажки, из которых на одной только написано было роковое ужасное слово.
Две девушки подвели Луизу к этому столу, а тетенька приказала ей вынимать из вазы с пустыми билетами одну за другой свернутые бумажки.
Луиза, почти ничего не помня и не понимая, безотчетно повиновалась ее словам и машинально опустила руку в хрустальную вазу.
- Nun ich will malsehn, wehn Gott ihnen*, - с безмерной пошлостью улыбнулась Каролина, и, принимая из рук Луизы бумажку за бумажкой, сама в то же время вынимала билетики из другого сосуда и громко выкрикивала выходивший нумер.
______________
* Ну-ка теперь я посмотрю, на кого бог нанесет! (нем.).
В публике раздавались то веселые, то досадливые возгласы любителей:
'Эх, спасовал!..' 'Сорвался!..' 'Не вывезла кривая, двадцать пять рублей даром пропали!' - и тому подобные восклицания, в общей сложности своей выражавшие обманутую надежду.
Смертельно бледная девушка продолжала меж тем трепещущими пальцами вынимать из вазы роковые билетики.
Ее заставили самое, своею собственной рукой вынимать свою темную судьбу, и в этих машинальных движениях руки было нечто трагически зловещее, нечто общее с самоубийством или с собственноручным подписанием своего смертного приговора.
Эта зала была ее позорной площадью. Этот стол был ее эшафотом, а палач, еще неведомый ни ей, ни самому себе, стоял в окружающей толпе, которая весело смеялась, и среди цинично остроумных шуточек, с живейшим любопытством следила за исходом интересной лотереи.
Чем меньше оставалось в вазе билетов, тем бледней становилась Луиза. Белая роза ходуном ходила на ее открытой груди, которая туго, тяжело вздымалась и опускалась бессильно и медленно, словно бы ее нестерпимо давил какой-то странный, железный гнет. На гладком лбу ее проступили редкие капли холодного пота.
Билетов становилось все меньше и меньше, и с каждой вновь открытой бумажкой, с каждым выкриком нового нумера, на душе Луизы все жутче да жутче, и словно бы какие-то острые клещи впивались в ее сердце, тянуче крутя его и вырывая вон из груди, вместе с какой-то нудящей до тошноты тоскою ожидания. Рука трепетала все сильней и сильней. Последняя роковая минута подходила все ближе и ближе, с каждым вновь вынимаемым билетом.
- Номер сорок восьмой - Acht und vierzig! - выкрикнул голос Каролины.
Луиза развернула билет, и с легким, глухо задыхающимся в груди криком, вся помертвелая, бессильно опустила руку, державшую развернутый билетик.
Вот когда, наконец, наступила она, эта роковая минута!
Экономка проворно выдернула из ее пальцев бумажку и, широко улыбаясь, торжественно и громко провозгласила на всю залу.
- Der kalte Fisch!
- Koschere Nekeuve! - подхватила по-еврейски стоявшая вблизи девушка*.
______________
* На языке известного рода женщин метафорическое название 'Der kalte Fisch' ('холодная рыбица') означает невинную девушку. Вместе с этим названием равносильно господствует и другое - еврейское, совершенно равнозначащее первому. 'Koschere Nekeuve', которое они не совсем-то верно переводят словами 'постная девица'.
XXV
ЖЕРТВА ВЕЧЕРНЯЯ
- Моя! - в ответ на Каролинин возглас раздался каким-то животненно жадным и радостным звуком голос плотного купеческого сынка, который с побагровевшими щеками и сияющим взором прокрался вперед сквозь толпу, высоко держа над головой свою марку.
- Браво! браво! - общим взрывом пронеслось в публике среди смеха и рукоплесканий.
- Молодец! Вот так молодец! Ай да малина! - азартно дополнили несколько голосов ни к селу ни к городу.
- Экая завидная штука! Досадно, черт возьми! - почмокивали языками и подмигивали глазами иные из окружающих.
- Ну, брат Пашка, спрыски с тебя, спрыски! - надсаживались из толпы вслед счастливцу его приятели, отчаянно размахивая руками.
- Честь имеем поздравить! Же ву фелисит, мосье! - любезно и не без почтительности сделали ему книксен мадам с экономкой.
Пашка с апраксинской ловкостью подскочил к Луизе и хлопнул ее по плечу.
- Стал быть, мой куш?! - произнес он, окидывая вокруг всю залу вопросительным и в то же время победоносным взором, и, словно купленную лошадь, стал разглядывать свой выигрыш во всех его статьях и достоинствах.
- Ишь ты, сударь мой, - говорил он, хватая за талию ничего не понимавшую и словно бы вконец остолбеневшую девушку, - породистая дама, бельфамистого сложения, одним словом, почтеннейший мой, формулезная женщина.
- Какой масти? - кричал ему из толпы голос приятеля.
- Буланой, - откликнулся неизвестный остроумец.
- Жаль, что не вороная! Вороная ходче... Пашка, подлец, говорю, спрыски с тебя! Заказывай шинпанского!
- Могите! - хлопнул ладонью по столу сияющий Пашка. - Мадам! прикажите хлопушку пустить! Пущай наши молодцы угощаются!
- Хлопушу? - возразил приятель. - Нет, брат Пашка, врешь! Ты шестерик поставь. Полдюжины хлопуш на первый случай, чтобы на всю Ивановскую проздравление было!
- Что ж, можно и шестерни, - развернулся Пашка, - при такой моей радости, согласен!.. Мадам, предоставьте молодцам нашим шестерик хлопуш, пойла, значит, эфтого самого. А вы, деликатес девица, милости просим со мною!
И он, захватив под руку Луизу, не повел, а почти потащил ее за собою из комнаты.
В темном коридоре успел только мелькнуть белый шлейф ее кисейного платья и исчез за дверью.
После этого ключница выпустила старого тапера из его заключения.
Полубольной уселся он за рояль, и в шумном зале раздались веселые звуки фолишонного кадриля. Составились веселые пары, и поднялась пыль столбом от неистового топанья и отвратительно безобразных кривляний.
* * *
Около часу спустя из темного коридора раздался разгульный голос Пашки.
- Гей! Мадам! Шимпанского! Ставь две дюжины хлопуш! Запирай двери, никого не пускай! За свой счет
