- А что, братец, не слышно ли, как скоро гонение будет? - вопросила его промеж постороннего каляканья хлыстовская матушка.
- Гонение? Како-тако гонение? - откликнулся Фомка.
- А от антихриста и ангелов его на верных слуг дому Израилева, пояснила Устинья Самсоновна, очень уж любившая книжно выражаться по писанию.
- А что тебе в том гонении, матка?
- Как, братец мой, что! Пострадать за веру правую хотелось бы, претерпеть желаю.
- Желаешь?.. Ну, бог сподобит тебя со временем, коли есть на то хотение такое.
- Да долго ждать, мой батюшка, а мне хорошо бы поскорей это прияти, потому - человек я уже преклонный: может, бог не сегодня - завтра по душу пошлет.
- Можно и поскорей доставить, - согласился блаженный, с видом человека, который знает и вполне уверен в том, что говорит.
- Ой ли, мой батюшка?!. Да каким же способом это? - воскликнула обрадованная фанатичка.
- А уж я знаю способ... Дух через откровение свыше сообщил мне... - с таинственной важностью понизил блаженный голос. Устинья Самсоновна ожидательно вперила в него взоры и приготовилась слушать.
Фомушка начал с обычною у него в таких случаях широковещательностью:
- Преданием святых отец наших, верховного гостя Данилы Филипповича и единородного сына его, христа Иван Тимофеича, про всех верных братьев-богомолов от поколения Израилева ты знаешь, мать моя, что именно завещано?
- Ну? - тихо вымолвила старуха, пожирая его глазами и боясь пропустить без глубокого внимания хоть единое слово из Фомушкина откровения.
- Тыем преданием завещано нам: живучи среди новых Вавилонов, сиречь городов нечестивых, кои бо суть токмо гнездилища мрашиные, боритися непрестанно противу силы антихристовой, 'дондеже не победите', сказано.
И вслед за этим приступам он вынул из-за пазухи и показал ей полученную от Каллаша ассигнацию.
- Зри сюда! Что убо есть сие?
- Деньги, мой батюшка... - робко произнесла недоумелая старуха.
- Не деньги, а семя антихристово, - авторитетно поправил ее Фомушка. Но зри еще. Чье изображение имеется на тыем семени?
- Не ведаю, батюшка... Уж ты поведь-ко мне, голубчик, ты - человек по откровению просвещенный.
- На то и просвещен, чтобы поведать во тьме ходящим, - с важностью и достоинством согласился Фомка. - Тут бо есть положено изображение печати антихристовой - уразумей сице, матка моя, коли имеши разумение!
- Уразумела, батюшка, уразумела, касатик мой... Да только... как же это мы-то, верные, и вдруг... печатью и семенем пользуемся?
- Руки свои оскверняем, потому, никак иначе невозможно, доколе в мире сем живем и доколе антихрист воцаряется. А нам надлежит всяку потраву и зло ему творити, дондеже не исчезнет. А ты знаешь ли, матка, чем дух-то святый повелел мне в откровении зло ему учинять? - таинственно и даже отчасти грозно спросил ее Фомушка.
- Неизвестна о том, наставниче, неизвестна... Человек я темный, сокрушаясь, помотала головой хлыстовка.
- А вот чем! - пристально уставился на нее блаженный. - В этом семени и печати есть его главная сила, и коли эту самую силу сокрушить, то и враг исконный сокрушится и уйдет обратно в греческую землю, где первично и народился, по писанию. А как сокрушить эту силу вражию?
- Неизвестна, батюшко, и о том неизвестна...
- Я тебе открою сие, только внимай со тщанием. Есть у них закон такой грозный, что буде кто это самое семя и печати его подделывать станет, тот да будет биен много и нещадно, и в Палестины сибирские на каторгу ссылаем. Про это, чай, слыхала?
- Слыхала, родненький, как не слыхать! Запрошлым летом еще одного за это самое, сказывали, быдто очинно жестоко на Конной стебали.
- А почему стебали-то? Потому самому и стебали, что от подделки веры люди не имут в семя и печати его, а коли веры не имут, стало быть, и сила его сокрушается, а коли сила сокрушается, стало быть, и сам он яко воск от лица огня исчезнет с лица земли. Вот оно что, матка моя. Поэтому дух божий и найде на мя, окаянного и недостойного, и повеле: да ничем иныем, как токмо от единого семени побивать ныне антихриста!
Старуха, в мозгу которой глубоко засели и перемешались все предания и верования многоразличных толков, какие она перепытала, и улеглись у нее в какой-то фанатический сумбур, только головою своею благоговейно покачивала да с верою впивалась глазами в блаженного.
- Стало быть, божьи люди победят, только зевать да времени упущать не надо нам, да пока до поры крепко язык за зубами придерживать! - заключил он весьма многозначительно и с великим глубокомыслием.
- А вот ты, матка, пострадать за веру ангельское хотение возымела, неожиданно поддел он старуху, после минуты религиозно-раздумчивого молчания. - Это опять же не кто иной, как токмо аз, многогрешный, могу предоставить тебе.
- Ой, батюшка, да неужто же и вправду-ти можешь? - встрепенулась Устинья Самсоновна.
- Могу, потому, это все в нашей власти, - с непоколебимой уверенностью похвалился он.
- Да что же сотворить мне для экой благодати-то надобно?
- Твори волю пославшего, а я научу тебя. Аще хощеши спасенна быти, начал плут с подобающей таинственностью, - открой свой дом избранникам духа, помести их в тайнице своей, в подъизбище... Мы заведем здесь фабрику, и станем потайно творить фальшивые печати и семя.
Старуха поняла его мысль, и по лицу ее пробежал оттенок боязни и недоумения, что как же, мол, это вдруг у меня так устроится?
Фомушка сразу заметил ее внутреннее движение и поспешил строго и увещательно прибавить:
- Мужайся, мать моя, если хочешь спасенье прияти! Не поддавайся страху иудейскому: это антихрист тебе в уши-то шепчет теперь, это он, проклятый, в сердце твое вселяется!
Старуха испугалась еще пуще прежнего, ибо уразумела, что Фомушка, божий человек, проник в ее сокровенные помыслы, и что, стало быть, поэтому он воистину есть избранник духа.
- Вот видишь ли ты, маловерная, - с укоризной приступил он к новым пояснениям, - если мы понаделаем великое множество этого семени и рассеем его по свету потайно, так что про нас не догадаются ангелы нечестивии, то сила антихристова тут же и сокрушится, и настанет царствие духа, а ты, раба, в те поры божьей угодницей вживе соделаешься за свое великое подвижничество, за то, что силу вражию побороть пособляла.
- Так-то так, мой голубчик, - согласилась Устинья, - да все же... коли не успеем, да накроют нас...
- О том не пецыся! - перебил ее Фомушка. - Это уж я так обделаю, что никак не накроют - у меня уж и людишки такие ловкие подобраны, а мы их в наше согласие, даст бог, обратим, ну, и, значит, к тому времени как дух к нам прикатит, мы себе через то самое еще более благодати подловим, ко спасенью души своей, значит.
Старуха согласилась и с этим многозначительным аргументом.
- А ежели, божиим попущением, и накроют нас слуги вражий, вразумительно продолжал блаженный, - то опять же таки этому радоватися подобает, потому, коли накроют - сейчас же и гонение будет на нас: в кандалы забьют, в остроги засадят, бить много почнут и в Сибирь ссылать станут - ну, и значит, ты мученический венец прияти, мать моя, сподобишься, за веру претерпение понесешь, и царствие славы за это самое беспременно будет тебе уготовано.
Старец Паисий Логиныч, строго безмолвствовавший во все время этого увещания, но тем не менее внимавший Фомушке, неожиданно поднялся теперь с своего места и с решительным, повелевающим жестом подошел к Устинье.
