в мертвом сердце этой наимертвейшей из умерших
стран, не подвластной векам,
где не прочно ничто и враждебно ко всем чужакам,
ко всему, что нарушить посмеет законы двумерной твердыни,
где один лишь песок вихревой,
неживой, ножевой,
одержим,
бесконечно кружим,
беспощаден к чужим,
так положено здесь, это норма,
так осколки бессчетных ракушек над берегом моря
взлетают, бичуемы яростью шторма:
здесь,
в этом мире песка, ураганного ветра, грядущего боя,
что проклят, и мерзок, и адов,
в скучной бездне которого нет ни росинки,
ни жаворонков, что под небом кроваво-алмазным
не спели ни песни, свое в океане воздушном
отпрядав,
где единая - о, слишком скоро - поднимается песня,
поднимается воем снарядов,
ревом бомбардировщиков, грузно входящих в пике,
дробным лязгом базук и зениток и беглою дробью
винтовок, с которыми будет слита трескотня
пулеметов, плюющихся смертью, бурчанием пушек,
и щелканьем пуль, и шипением моря огня,
свистом мин, переменой прицелов, откатом орудий,
отдачей прикладов,
гулким уханьем бомб, что взрываются,
вдосталь нападав;
здесь, как в бутылку ни лезь,
мы - лишь бесплотная взвесь,
унесенная в лимбы:
никому и не снилось доселе - скитаться по ним бы,
но застрявшая автоколонна стоит и стоит
до сих пор,
и никак не смолкает неведомо чей разговор:
'Итальяшку приткнуть,
но еще как приятнее - фрица...'
'Мы поедем когда-нибудь?' - 'Чую, что нет!'
- 'Потерпел бы ты, Билл!..' - 'Нет уж, больше
терпеть не годится!
Ярость требует выхода, требует боя, огня,
не терпеть же, покуда она растерзает меня!'
'Ну так что же, пора ведь и Роммелю тоже налопаться грязи'.
'То ли да, то ли нет'.
'Слушай, юноша, слушай, давай заруби на носу,
усеки: крышка - или Бенгази!
В самом деле усек? Крышка - или Бенгази!
Крышка - или Бенгази!..'
Уж не ветер ли это,
приглушенный, скорбящий?
Или просто таков
рокот вечных песков,
нисходящий от ласки до злости,
как сухое царапанье кости по кости?
Или просто бессмысленный треп, и шалят утомленные нервы,
Ибо в кузове только снаряды, пустые жестянки
да ящики, как ни копайся, найти невозможно
мясные консервы?
Кто говорит,
чьи голоса
долетают сквозь всхлипы ветров?
И жужжанье песка, и гуденье моторов, и хлопанье
пыльных брезентов, как бритвой, вспоров,
но при этом звучат монотонней, чем капли, долбящие
камень, и тоньше, чем писк комаров,
на людские похожи, но каждый
жесток и суров,
пусть они ободряют друг друга - от них на душе
одиноко и больно,
как если бы сердце навеки утратило кров?
'Закругляйся, кончай, прекрати!' 'Да, сворачивай',
Нет, Пит не врет, ты трепло... Слушай, Кен,
замолчи и меня не серди,
вы чего дожидаетесь, смерти? Того, что и так, как
ни кинь, у тебя,
у меня и у всех остальных впереди?
Так дождетесь и сдохнете! Там уж поблажки
с названием смерть, как ни кайся, не жди!..'
'Билл, постой, погоди!
Мы с тобой, ну не злись же ты, Билл!..'
Кто кричит,
кто зовет,
и кого облекла полутьма
так угрюмо, так жутко?
Кто ворчит в полумраке,
подобно тому, как не может умолкнуть сама
по себе дождевая погудка?
В этом тусклом краю кто решается голос подать
вне пределов ума, на задворках рассудка?
'Разворачивай пушку свою, эх и вложим, сынок,
эх и вмажем!
Все к чертям, так прицелься - и вмажем!
Черта с два нас накроют, мы сами им небо
в алмазах покажем!'
Человеческий плач или просто бессмысленный шум
эти клятвы, проклятья, вопросы, итоги мучительных дум
в протяженности ветра, в тягучести хода минут, в непрерывной
агонии серых мгновений, в глухом замедлении
времени, мерно струящемся в трюм
исполинских песочных часов, - голоса это
или рокочет самум?
'Пит, прошу, дотянись, передай-ка мне джем,
