Ах, бомбочки, не падайте, постойте!
Итак, поем. Поем: 'Сари Марэ'.
Ну, три, четыре. Пойте, черти, пойте!..'
Лишь небосвод холодный с вышины
своим покровом синим осенил
и кровь, и пот, и боль, и скорбь войны.
Помилуй нас, о Боже Бранных Сил.
БИТВА В СУББОТУ
(Сиди Резех, 23 ноября 1941 года)
Все ниже солнце. Все жесточе бой.
Войска повергнуты на ложе пыток.
Окурок дня в пучине голубой
пылает, словно раскаленный слиток
в печи плавильной. Через ряд траншей
на нас идут, храпя, чужие танки.
Нет больше ни границ, ни рубежей
в безумии военной перебранки.
'Слышь, как закашлял чертов пулемет,
пожалуй, этак заразит всех нас,
и отделенье наше в бой пойдет
с тяжелым кашлем! - И опять Клаас
нырнул в окоп. - Дела не хороши,
и скажем прямо, что ландшафт унылый.
Не подведи, канавка, не спеши
сию минуту стать моей могилой'.
Он выглянул. Огромный танк вблизи
пустыню гулким грохотом сотряс.
'О Боже, супостатов порази!..'
Клаасу стало страшно в первый раз.
За танком танк, тяжелый и проворный,
скребется, лезет на передний край.
Уже от страха желтый, а не черный,
Клаас упал. 'Родимые, гудбай...
Клаас, куда же делось чувство долга?
Попался б этот самый Гитлер мне,
его я бил бы очень-очень долго,
и пек его на медленном огне,
и отдал бы евреям под конец.
Пусть плоть - трава, но дай свершиться чуду,
спаси меня, Всемилостный Отец,
тогда я в жизни больше пить не буду...'
Простершийся над шабашем войны
покров небес торжественен и тих.
Закат пылает с горней вышины.
Останется ли кто-нибудь в живых?
Клаасу вспомнилась старушка-мать,
родной Капстад, Столовая гора...
Неужто нас могли сломить, сломать,
неужто сдаться нам пришла пора?
Снарядами немецкими изрыт
песок пустыни, словно решето.
'Но, черт возьми, кругом же бой гремит!
Проклятье! Человек я или кто?'
Как рыбьи кости, остовы торчат
сгоревших самолетов. Пули свищут.
Багровой смертью напоен закат,
и черного солдата гибель ищет.
Сверкает 'штуки' золотой комок.
Куда пешком уйдешь из этой бойни?
Клаас стучал зубами и не мог
хоть на минуту сделаться спокойней.
Где командир его, где остальные?
Лишь пленные колоннами ползут.
Разжались битвы челюсти стальные,
но пули щелкают - тяжелый кнут
над самым ухом. И, собравшись с силой,
Клаас пошел куда глаза глядят.
Субботний день почил. Его могилу
копною алых роз укрыл закат.
Клаас на землю бросил пистолет.
Шагнул вперед. О труп споткнулся вдруг.
'Прости, браток, тут слишком слабый свет.
Черт побери, так что же, нам каюк?'
Сухое русло, словно бечева,
вилось. Вдоль по нему на свет костра
Клаас пошел и бурские слова
услышал. 'Слава Господу! Ура!
Еда, питье и курево... Живем!
Ой, не стреляйте! Это я, Клаас!'
Один из тех, кто грелся пред костром,
ему навстречу бросился тотчас.
На небесах затеплилась Венера.
Все шире темной синевы разлив.
'Was suchst du hier?' - и дуло револьвера
Клаас увидел, в ужасе застыв.
Германец снова повторил вопрос.
Поняв, что встретил не родную роту,
Клаас пришел в себя и произнес:
'Я, белый господин, ищу... работу!'
Над миром медленно сгустился мрак,
как темная вода в стеклянной кружке,
настала ночь. Но слышно было, как
вдали уже опять гремели пушки.
СКОРОПАЛИТЕЛЬНАЯ МОЛИТВА
НА СКАМЬЕ ПОДСУДИМЫХ
Баас Христос, Тебя я до сих пор
не надувал и честен был вполне
но вот сижу и жду суда, как вор.
Все это получилось как во сне.
Будь на моей, Спаситель, стороне,
хоть я бывал с Тобою хамоват,
но матери моей несчастный взгляд
Твою суровость должен побороть;
прости мне пьянство и прости разврат,
ради нее спаси меня, Господь.
Не смог я крошке Долли дать отпор
как говорится, мы сошлись в цене.
Мужчина - не бесчувственный топор,
когда он с бабою наедине.
Вот так я оказался в западне.
Теперь за это палки мне грозят.
Скорей спаси меня! Я буду рад
на ниве Божьей сеять и полоть...
Я весь дрожу от головы до пят:
ради нее спаси меня, Господь.
Я поломал все ребра Яну? Вздор!
А может, правда. Вся беда в вине.
Мы пили до чертей. Но он хитер:
зачем он к Долли подъезжал при мне?
Да что болтать об этом крикуне!
Вот мама плачет день и ночь подряд.
Нет в жизни у нее других отрад
один лишь я. Избавь, о Боже, хоть
от этих плеток, толстых, как канат.
Ради нее спаси меня, Господь.
Я снова в лужу сел. Какой позор!
Я, видно, полюбился Сатане.
Я зацепился за его багор,
