— В таком случае давайте погуляем вместе, — предложил Бенедикт.
Софи уклонилась от ответа.
— Вы так мне и не сказали, почему синий — ваш любимый цвет, — напомнила она ему.
Он слегка склонил голову набок и прищурился, и Софи поняла: он заметил, что она уклонилась от ответа, однако не стал допытываться, почему она это сделала.
— Не знаю, — лишь сказал он. — Может быть, так же, как и вам, этот цвет мне что-то напоминает. В Обри-Холле, где я вырос — это в Кенте, — есть озеро, но вода в нем всегда казалась мне скорее серой, чем синей.
— Может быть, этот цвет напоминает вам небо? — подсказала Софи.
— Оно тоже чаще бывало серым, чем синим, — улыбнулся Бенедикт. — Вот уж по чему я скучал — так это по синему небу и солнцу.
— Англия на то Англия и есть, чтобы в ней постоянно шел дождь, — улыбнулась Софи в ответ.
— Я был как-то в Италии, — проговорил Бенедикт. — Там постоянно светило солнце.
— Должно быть, это просто восхитительно.
— Да. И в то же время я очень скучал по дождю.
— Быть этого не может! — рассмеялась Софи. — А у меня такое чувство, будто я полжизни провела, глядя в окно и ворча, что идет дождь.
— А если бы он исчез, вы бы стали по нему скучать. Софи задумалась. Интересно, есть ли в ее жизни такое, по чему она стала бы скучать, если бы это исчезло? По Араминте она ни за что не стала бы скучать, это точно. Равно как и по Розамунд. Может быть, она стала бы скучать по Пози. И уж наверняка по солнышку, заглядывавшему по утрам в окно ее комнатки под самой крышей, по смеху и шуткам слуг. Иногда они и ее привлекали ко всеобщему веселью, хотя прекрасно знали, что она незаконнорожденная дочь покойного графа.
Но ей не придется по всему этому скучать, поскольку ничего этого она не лишится. Ведь она никуда не собирается уезжать. После сегодняшнего бала-маскарада, изумительного, потрясающего, волшебного, она вернется к своей обычной жизни.
Если бы она была более сильной и храброй, она бы уже давно уехала из Пенвуд-Хауса. Но что бы это изменило? Пусть ей не нравится жить в доме Араминты, но куда ей ехать, где найти себе работу и пристанище? Она могла бы работать гувернанткой, знаний для такой работы у нее достаточно, но без рекомендаций подобной работы ей не найти, а Араминта наверняка не даст ей никаких рекомендаций.
— Что-то вы замолчали, — раздался тихий голос Бенедикта.
— Просто я думала.
— О чем?
— О том, буду ли я по чему-нибудь или по кому-нибудь скучать, если моя жизнь вдруг круто изменится.
Взгляд его стал напряженным.
— А вы ожидаете, что она круто изменится?
Софи покачала головой и ровным голосом, прилагая все усилия, чтобы Бенедикт не уловил в нем грусти, ответила:
— Нет.
— А вы хотели бы, чтобы она изменилась? — тихо, почти шепотом спросил Бенедикт.
— Да, — со вздохом ответила Софи и, прежде чем смогла удержаться, воскликнула:
— О да!
Взяв ее за руки, Бенедикт поднес их к губам и запечатлел сначала на одной, потом на другой нежный поцелуй.
— Тогда давайте начнем прямо сейчас, — предложил он, — и завтра вы будете совсем другой.
— Это сегодня я другая, — прошептала Софи. — А завтра я исчезну.
Притянув ее к себе, Бенедикт ласково поцеловал ее в щеку и сказал:
— Значит, нам придется вместить в эту ночь всю оставшуюся жизнь.
Глава 3
«Светские новости от леди Уислдаун», 5 июня 1815 года
— Потанцуйте со мной! — порывисто проговорила Софи. Бенедикт лукаво улыбнулся и, взяв ее руку в свою, прошептал:
— Вы же говорили, что не умеете.
— А вы говорили, что научите меня.
Несколько мгновений он пристально смотрел на нее, после чего, потянув ее за руку, проговорил:
— Пойдемте.
Они проскользнули через прихожую, поднялись по лестнице, завернули за угол и оказались перед французскими окнами. Бенедикт повернул ручки из кованого железа, окна распахнулись, и они оказались в маленькой уединенной террасе, украшенной растениями в горшках. Здесь стояли два шезлонга.
— Где мы? — спросила Софи, оглядываясь по сторонам.
— Прямо над танцевальным залом, — ответил Бенедикт, закрывая створки окон. — Слышите музыку?
Софи в основном слышала приглушенное жужжание голосов — гости вели нескончаемые разговоры, — однако, прислушавшись, уловила звуки музыки.
— Гендель, — радостно улыбнулась она. — У моей гувернантки была музыкальная шкатулка с точно такой же мелодией.
— Вы очень любили свою гувернантку, — тихо заметил Бенедикт.
При этих словах Софи, слушавшая музыку с полузакрытыми глазами, изумленно открыла их.
— А вы откуда знаете?
— Оттуда же, откуда знаю, что в деревне вы были счастливее. — Протянув руку, Бенедикт коснулся пальцем щеки Софи. Потом палец его скользнул ниже, прошелся по подбородку. — У вас это на лице написано.
Софи застыла как вкопанная, но, придя в себя, поспешно отстранилась и проговорила:
— Это верно. Я больше времени проводила с ней, чем с другими домочадцами.
— Похоже, вы чувствовали себя очень одинокой, — тихо проговорил Бенедикт.
— Иногда да. — Подойдя к краю балкона, Софи облокотилась о перила и уставилась в иссиня-черное небо. — А иногда нет.
Внезапно она обернулась с сияющей улыбкой, и Бенедикт понял: больше она ничего не собирается рассказывать ему из своего детства.
— А вот вам, должно быть, чувство одиночества неведомо, — заметила она. — Ведь у вас столько братьев и сестер.
— Значит, вы знаете, кто я, — заключил он. Софи кивнула:
— Сейчас знаю, а сначала не знала. Подойдя к перилам, Бенедикт прислонился к ним бедром и, скрестив руки на груди, спросил:
— И что же меня выдало?
— Вас выдал ваш брат. Вы так похожи.
