И он торопливо вышел из комнаты. Несколько минут спустя вернулся, держа в руках большую кварцевую лампу, пристроил ее у окна и включил. На ковер упал овал света.
– Примерно здесь он лежал, – бормотал Эллери себе под нос. – И правая его рука была где-то здесь. Нет, вот здесь.
Он указал на ковер, недалеко от пятна крови, которое все еще было хорошо видно.
– Умер он около трех. Три часа по летнему времени, будем считать – два. Значит, солнце уже стояло довольно высоко. Лучи падали вот так…
Он поставил лампу так, чтобы ее свет падал на то место, где когда-то лежала рука покойного.
Никки, которая не понимала ничего, смотрела на его действия со все возрастающим скепсисом.
– Уж не хотите ли высказать, что мистер Браун умер от солнечного удара? – спросила она в конце концов.
– ..Примерно под этим углом, – продолжал бормотать Эллери, не обращая внимания на замечания Никки. Он еще подвинул лампу, но так, что овал света на ковре остался на прежнем месте. А потом вдруг сказал:
– Ну-ка, давайте сюда свои часы.
В совершенной растерянности она расстегнула блестящий браслет и протянула часы Эллери. Тот посмотрел на сверкающие камешки на браслете.
– Должно выйти, – сказал он. – Спасибо. Может быть, вы получите их назад, а может, и нет.
– Я заплатила за них целых два с половиной доллара!
– Тогда не жалко.
Эллери положил часы в самую середину зайчика от лампы на ковре и отошел. Стекло часов на браслете и камешки так и искрились.
– Великолепно, лучше и быть не может.
Он схватил Никки за руку и потащил в кабинет.
– Пойдем, мы должны спрятаться. За дверью он остановился.
– А сейчас – тихо! – скомандовал он и встал так, чтобы ему были видны часы на ковре. – Не шевелитесь, что бы ни произошло.
– Что вы тут делаете? – осведомился Флинт и подошел к ним.
– Тес! Оставайтесь там, где стоите. И не шевелитесь!
Хотя Никки и не понимала, что задумал Эллери, она стала ждать с еще большим нетерпением, чем он. Никки подняла на него глаза. Эллери неотрывно смотрел на окно брауновской спальни.
Ожидание продолжалось. Кроме чириканья воробьев за окном, тиканья часов на стене в кабинете у Брауна да тяжелого дыхания детектива Флинта, ничего не было слышно.
Тик-так, тик-так. Прошла минута. Две. Три минуты. Вдруг воробьи смолкли как по команде. Воцарилась какая-то неестественная тишина. Затем они услышали, как вспорхнула и улетела разом вся воробьиная стайка. Снова тишина. Только часы неутомимо продолжали свое «тик-так». В тот миг, когда стихло чириканье, затаил дыхание и Флинт.
«Если сейчас еще и прекратят тикать часы, я закричу», – подумала Никки.
Тик-так, тик-так.
И тут это произошло.
Издали донесся шум мощных крыльев, со свистом рассекавших воздух. Он разорвал тишину и стал приближаться.
Никки схватилась за ручку двери, чтобы не упасть. Она тоже, как зачарованная, не смогла отвести глаз от окна.
Вот пугающий шум крыльев уже рядом, уже совсем близко. Вот эти крылья забили по ту сторону железной решетки на окне, задевая за ее прутья. Вот в подоконник вцепились две сильные лапы. Шум крыльев стих. Воцарилась тишина.
Между прутьев появился клюв, потом – вся черная птичья голова. Ворон старого Амоса огляделся, протиснулся сквозь решетку и стал степенно прохаживаться по подоконнику. Поискался в своих перьях и задрал голову.
– Карр! Карр! – раздался его триумфальный крик. – Карр!
Он жадно смотрел на часы. Так и пожирал их взглядом.
Не сводя с блестящей вещи своих глаз-бусинок, он прыгнул на стол, взмахнул крыльями и опустился на пол. Поглядывая направо и налево, ворон стал приближаться к часам. Затем вытянул шею и поддел клювом часы. Те описали в воздухе сверкающую дугу и упали в полуметре на ковер. С проворством кошки ворон снова подскочил к ним. На этот раз он схватил часы когтями, как будто это была какая-то живность, пытающаяся от него убежать.
– Карр! Карр!
Часы снова оказались у ворона в клюве. Он взмахнул крыльями и взлетел на подоконник. Затем пролез сквозь решетку и сразу же прянул в воздух.
Эллери бросился к окну. Никки и Флинт – за ним. Ворон описывал круги в небе, все шире и шире. Вдруг он камнем ринулся вниз, подхватился и сел, хлопая крыльями, на узловатый ствол старого дерева. И пропал, словно по волшебству.
