Козел лег и, аккуратно придерживая передними копытами сигарету, принялся медленно и с удовольствием смаковать лакомство. Так некоторые полные женщины едят шоколадные конфеты. С сознанием собственной преступной невоздержанности, смакуя этот волшебный запретный плод, восхищаясь собственной слабостью и ненавидя в душе эту самую слабость.
– Так что же получается? – медленно проговорил Костя, – все это время я был рядом с преступником, ел его лимоны, доверял советам, выбалтывал тайны следствия и не видел за маской благодушия звериный оскал оборотня? Нет, это невозможно. Заподозрить его – все равно, что заподозрить Виктора Августиновича или родную мать. Опять что-то или кто-то меня запутывает. Опять...
Костя сжал голову руками. После нокаута, нанесенного Мухтаром, голова трещала по всем швам, было больно не только думать, но и шевелить глазными яблоками, говорить, ходить.
– Это просто голова. Голова не соображает, вот и лезут в нее всякие небылицы. Может, сходить к Смирнову и прямо спросить, что он курит? Нет, это будет выглядеть подозрительно. Только что с такой поспешностью ушел, как уже возвращаюсь и задаю глупые вопросы. Еще подумает, что у меня и правда не все в порядке с головой. Надо собраться, собраться, собраться. Точно ли Мухтар вынюхивал той ночью «Парламент» в кармане Ивана Васильевича? А может, просто хлебные крошки учуял? Ведь тот шел с рыбалки, непременно брал с собой хлеб. С рыбалки. С рыбалки. С рыбалки. Как же он шел с рыбалки, если Чертов Омут находиться не в селе, а шел Иван Васильевич именно со стороны села? То есть явно не с рыбалки? Зачем ему нужно было обманывать меня и вообще, что вытащило из дома в эту безлунную ночь после убийства так тянущегося к комфорту и уюту пожилого человека?
Только сейчас Костя вспомнил и то, что Смирнов был явно налегке. Ни связки удочек, ни рюкзака за плечами у него не было. То есть если он и не убийца, то явный лжец. Зачем ему надо было обманывать Костю? Ну зачем?
Нет, для одного дня впечатлений было слишком много. А еще предстояло вести дипломатические переговоры с Белокуровой. Эта злопамятная и предприимчивая бабенка не оставила бы в покое ни Костю, ни районное начальство. Значит, чем скорее Костя нейтрализует ее злость, тем меньше будет проблем. Так что хочешь – не хочешь, а идти надо. Ну, ничего, уж в этот-то раз он не повторит старых ошибок и сможет найти дипломатический подход к этой трудной даме и всему ее семейству.
Костя с сожалением запер дверь кабинета, повесил на отделение милиции большой казенный замок и невесело зашагал к дому Анфисы Афанасьевны. Что поделать! Еще Виктор Августинович предупреждал, что в этой работе больше шипов, чем роз, и шипы порой колют болезненно и беспощадно.
Глава 14
Степная кобылица & восточная женщина
Возле дома Белокуровых было шумно. Многочисленная белокуровская ребятня резво гонялась кругами по двору, под широкой развесистой елью клубился комок из неопределенного количества детских тел. Прямая, тощая, гренадерского роста бабка стояла возле клубка и монотонно, назидательно бубнила:
– Орест, Леонардо, Созонт, драться нехорошо, маменька заругает, встаньте немедленно, отряхнитесь и идите стоять в угол носом.
Орест, Леонардо и Созонт не обращали никакого внимания на бабушку и продолжали со смаком мутузить друг друга кулаками. Бабушка тоже не особо заботилась о том, чтобы уберечь внучат от синяков и шишек. Она скорее по привычке, чем по душевному порыву выполняла свои обязанности здравомыслящего взрослого и при этом успевала внимательно обозревать уличные просторы и подмечать даже самые мелкие и незначительные события, происходившие на этих самых просторах. Явление Кости представляло собой достаточно крупное событие, поэтому бабушка почтила его своим особо пристальным взглядом.
Костя подобрался. Он уже понял, что такие незначительные и безвредные в городе бабульки в Но- Пасаране составляют могучую и авторитетную силу. Чего только стоила Крестная Бабка и даже Божий одуванчик – Анна Васильевна! Значит, войну или перемирие – как получится – с кланом Белокуровых придется начинать с нее. А там уже как Бог на душу положит.
– Какие милые у вас внучата, – начал безотказный, по словам Смирнова, стратегический ход Комаров.
Бабулька никак не отреагировала на похвалу. Она продолжала пристально смотреть на Костю застывшим, прозрачным взглядом и молчала. Нижняя челюсть ее немного отвисла, обнажив редкие желтые зубы и неестественно-розовые десны, из уголка рта стекала пузырчатая тягучая слюнька.
– Говорю, внучатки у вас миленькие, – крикнул почти в самое ухо бабки Костя, решив, что старая туговата на ухо.
– Не ори, не глухая, – слизнув слюньку, недовольно сказала бабка. – Просто задумалась. А гаденыши эти вовсе не миленькие. Моя бы воля – всех передушила бы, – и бабушка Белокуровых плотоядно облизнулась.
– А много-то как, – решил подойти с другого конца Костик, – сколько их всего? Семь? Девять?
– Кто ж их, гаденышей, считал, – после двухминутной паузы ответила бабка, – знаю, что столько же, как и курей. А сколько курей – тоже не знаю.
– Анфиса Афанасьевна дома? – устал дипломатически общаться Костя.
Он уже по дороге начал сомневаться в том, что последует совету Ивана Васильевича и будет заискивать перед семейством Белокуровых. В конце концов, это они неправы, а не Костя. И по сути дела они должны перед ним извиняться и заискивать, а не Комаров, у которого и так дел по горло. И вообще, давно пора поставить все точки над 'и' и объяснить Анфисе Афанасьевне, что никакие родственные и прочие связи между ним и их семейством невозможны и абсурдны. Только как объяснишь это Белокуровой? Визгливой, невоздержанной, уверенной в том, что на свете существуют только два мнения: ее и неправильное? Да еще Калерия. Сейчас увидит Костю и опять начнет рдеть и вздыхать, как кузнечные меха.
– Фиска-то? – пока Комаров думал, бабка успела понять его вопрос и найти на него ответ. – Дома, куда она денется, гадюка.
«Любит бабушка дочь и внуков», – применив дедуктивный метод, понял Костя.
– Дядя, – отвлек его высокий детский голосок.
Костя опустил глаза. Около него стояла остроносенькая девочка с тоненькими лохматыми косичками. С детьми найти общий язык было легче, поэтому Комаров решил абстрагироваться от бабки и начать общение с потомством Анфисы Афанасьевны.
– Какие у тебя косички забавные, – решив, что для установления контакта этого достаточно, похвалил Костя, – а чем мамка занимается?
– Мамка-то? – мило улыбнулась девочка, – да ерундой всякой. Сначала Жозефине пуговицу пришивала, потом Вильгельмине за двойку подзатыльники давала, потом Калерию дурой набитой обзывала, а теперь папку порет.
– Как порет? – не поверил страшной догадке Костя.
– Розгой, – без интереса ответила девочка. – Она всегда его по средам порет, если за неделю не сворует чего. А где ему воровать-то? – повысила голос девочка, сердито глядя на Костю, – ну что, кроме бензина может поиметь шофер? Замордовала, гадюка, папку совсем. А тебе чего, Калерии записку снести? Так давай снесу, пока тебя мамка в окошко не разглядела. А то и тебе достанется. Десять баксов.
– Сколько? – не понял не столько размер суммы Костя, сколько саму причину оглашения этой суммы.
– А ты думал, бесплатно, что ли? – в глазах девочки заплясали злые огоньки. – Если так, то катись отсюда, пока мамке не крикнула. И если что – запомни. Я всегда помогу. И недорого. Митропия меня зовут. В третьем классе учусь. В четвертый перешла.
Не попрощавшись, Митропия резко развернулась на грязных босых пятках и с жутким воплем вплелась в клубок из дерущихся Ореста, Леонарда и Созонта.
– Орест, Леонардо, Созонт, Митропия, – монотонно запела бабушка, – драться нехорошо, маменька заругает, встаньте немедленно, отряхнитесь и идите стоять в угол носом.
Костя, поймав момент временного охлаждения к своей персоне, набрался смелости и подошел к входной двери. Митропия не обманула, за дверью явно шла разборка. Анфиса Афанасьевна кричала. Кричала беззлобно, но громко и четко, беспощадно чеканя слова обвинения, которые перемежались свистом розги и сдавленными стонами.
