уголовном типе и тайном агенте полиции.
В последней моей эмиграции, за последние лет 12-13, особенно после разоблачения «Times», нигде и никогда не встречал, чтобы в серьезных политических кругах пытались когда-нибудь доказывать подлинность «Сионских Протоколов». Самое большее, что приходилось встречать людей, которые говорили:
– Ну да, положим, подлинность «Сионских Протоколов» не доказана. Положим, что они сфабрикованы. Но все-таки какое разительное сходство между содержанием этих «Протоколов» и большевистской и еврейской деятельностью! Поэтому если есть такая среда, которая верит в подлинность этих «Протоколов», то необходимо ими пользоваться…
Но и такие разговоры были только при частных встречах. Никто никогда серьезно не обращался ко мне – напр., в редакцию журнала с предложением использовать «Сионские Протоколы». После 1921 г. мне казалось, что то, что было напечатано по поводу «Сионских Протоколов» автором статей в «Таймсе», затем проф. Милюковым и другими, устраняет всякую мысль о серьезном отношении к ним.
Поэтому вообще лично я этим вопросом не был занят. Но был один момент, когда я начал было изучать этот вопрос.
За границей после войны я встретился в Париже с одним из самых активных агентов Рачковского – Бинтом (французом). Он лет 25 за границей специально следил за мной по указанию департамента полиции и, конечно, хорошо меня знал. После войны сохранение секретов департамента полиции потеряло всякое значение для агентов заграничной «охранки». Когда я отыскал Бинта, чтобы побеседовать с ним о прошлом, он дал мне чрезвычайно интересные сведения по разным вопросам, между прочим – о слежке за мной. В 1918—1919 гг. я часто с ним виделся в Париже и получил от него много интересных сведений и для «Общего дела», и для «Былого». Его рассказы были иногда настоящим откровением для меня. В это время у него не было никакого повода что-нибудь скрывать от меня о прошлом или говорить неправду. Между прочим, он мне много говорил о Рачковском, о его участии в «Сионских Протоколах», о том, как он по поручению Рачковского куда-то ездил в Германию, покупал какие-то книги. Этот рассказ мне показался настолько интересным, что я хотел изучить обстоятельно то, о чем он мне рассказывал.
Об этом своем разговоре с Бинтом я сообщил проф. Сватикову, моему старому товарищу, с коим меня связывала 15-20-летняя общая работа, между прочим и в моем «Былом». Сватиков, как комиссар Временного правительства, специально по делам заграничной «охраны» и без меня уже имел дело с Бинтом. Он очень заинтересовался сведениями,
полученными мною от Бинта о «Сионских Протоколах» и готов был сам расспросить его об этом. Я понял, что он лучше меня сможет изучить этот вопрос и расспросить Бинта, а потому сам просил его заняться этим делом. Встретившись затем с Бинтом, я настаивал на том, чтоб он в разговоре с проф. Сватиковым припомнил все, касающееся «Сионских Протоколов». Затем время от времени выслушивал рассказы проф. Сватикова о его беседах с Бинтом, а также и самого Бинта о том же самом. Их беседы меня вполне удовлетворили, и лично я сам больше к этому делу специально не возвращался. Мне казалось, что проф. Сватиков исчерпывающим образом выполнил взятую на себя задачу.
Но вот в последнее время я увидел, что в эмиграции, особенно в связи с германскими событиями, возродился интерес к «Сионским Протоколам», и поэтому решил снова заняться этим вопросом.
В Париже в последние годы проживал, занимая ответственный пост в Русском Общевоинском Союзе, бывший начальник петербургского охранного отделения ген. Глобачев, с которым я лично знаком уже лет 12-13.
Ген. Глобачев – прежде всего службист, добросовестный чиновник. Он никогда не возбуждал против себя каких-нибудь обвинений в личной недобросовестности. Я его давно знаю как человека, искренне относящегося к своим делам. Он, конечно, определенный антибольшевик и по-своему искренний патриот. Как бы я с ним ни расходился в политике, – я иногда выступал против него в печати, – он всегда относился лично ко мне с полным уважением, очень ценил мое отношение к войне, а потом к большевикам. В связи с этими двумя вопросами я не раз имел случай за границей беседовать с ним и находить общую почву для разговора. Впервые я лично с ним сошелся в Константинополе в 1920 г. Затем встретился в Париже и даже заходил к нему на квартиру. Разговоры у нас были специального характера: или по кутеповскому делу, или я обвинял его агентов, или предупреждал, что я против него выступлю в печати. Но во время этих разговоров я не упускал случая беседовать с ним о прошлом. Между прочим, не раз я касался еврейского вопроса в русской жизни и в революционном движении. Касался, в частности, и «Сионских Протоколов». Его взгляды на «Сионские Протоколы» меня заинтересовали, но я, не рассчитывая на то, что он будет со мной откровенен по этому вопросу так, как мне бы хотелось, только установил… в главных чертах его взгляд на еврейский вопрос, и в частности на «Сионские Протоколы», чтобы потом мне можно было бы проверить его сведения, получаемые от него его агентом, г. X., с которым он мог на эту тему говорить, не стесняясь.
Его агенту, г. X., я сказал, что в моих воспоминаниях будет отведено место «Сионским Протоколам», и просил его обратиться к ген. Глобачеву с просьбой познакомить его с этим вопросом и сообщить сведения из одной его статьи, которую X. якобы готовился писать. Я, конечно, был убежден, что рассказ ген. Глобачева будет мне передан этим агентом и я смогу его проверить уже на основании моих сведений. Так на деле это и вышло. Каждый свой разговор с ген. Глобачевым агент записывал, показывал мне, я задавал ему дополнительные вопросы и получал затем ответы.
Во время таких перекрестных допросов мне пришлось выяснить, что ген. Глобачев написал свои воспоминания, где имеются две большие главы: о «Сионских Протоколах» и о деле Бейлиса. Эти две главы ген. Глобачев целиком прочитал своему агенту.
Воспоминания ген. Глобачева не написаны для немедленного напечатания, они писаны «для истории», для того времени, когда исчезнет острый интерес к некоторым вопросам о прошлой деятельности охранных отделений.
Я вообще знаком с другими, официальными записками ген. Глобачева, какие он в свое время подавал правительству, находясь на службе в охранном отделении, с записками, какие он подавал за последние годы в Париже, о борьбе с большевиками и об эмигрантской жизни вообще. Его записки очень точны, хорошо составлены, беспристрастны, и в них нет того непонимания политических вопросов, которое так часто встречается в записках людей в его положении. Все это надо сказать и о его записке относительно «Сионских Протоколов», составленной для истории, а не для печатания в текущей прессе или для подачи начальству.
С историей «Сионских Протоколов» ген. Глобачев знаком и по своему служебному положению, и по своей близости к ген. Мартынову, начальнику Московского охранного отделения, который одно время непосредственно был занят официальным расследованием о «Сионских Протоколах».
Ген. Глобачев пишет только то, что ему приходилось узнать о «Сионских Протоколах» в период, когда началось официальное расследование о них.
Вот что записал за ген. Глобачевым его агент.
