— Тома, — сказал он, — эти рисунки не тест, я давно тестами не занимаюсь. Это девушка одна рисовала. Галкина дочь, помнишь Галку Лукьянову?
— Галку? Ну, помню. Допустим. И что же?
— Ничего, Тома.
— Что — ничего? Галкина дочь — у нее тоже эта болезнь?
— Это не болезнь, Тома, — устало сказал Р.М.
— Конечно. Может, тебе эпикриз показать, а? Я Ленку в свое время по всем светилам возила.
— Это не болезнь, — упрямо повторил Р.М., понимая, что говорит сам с собой. — Тогда и Эйнштейна можно считать больным. Если что не как у всех, сразу — на костер, на эшафот, в больницу, пальцами показывать, сеансы черной магии и телепатии… Здорова твоя Леночка, и ты сама это знаешь, иначе — что же ты с ней делаешь? Сеансы эти, люди, весь этот балаган? Я не понимаю тебя, Тома.
— И нужно тебе меня понимать. Я тебя не звала, Рома. Все у нас устоялось, все путем. И дом, и все остальное. Не нужно только, чтобы равновесие нарушалось. Понял? Равновесие. Это по-твоему, по- физически. Не мешай, Рома. Каждый живет, как может. Думаешь, я на этом много зарабатываю? Я ведь не Джуна, клиентура у меня местная, и не каждый день. И еще участковому плати, и фининспектору. Что остается? Зарплата младшего научного сотрудника.
Леночка вошла, улыбнулась виновато:
— Мам, я блюдце разбила. Голубое, из сервиза.
— Ничего, — рассеянно сказала Тамара, — Роман Михайлович вот уходить собрался. Ты еще зайдешь к нам, Рома?
— Непременно, — заверил Р.М. и потянулся к папке, но Лена быстро накрыла ее обеими ладонями, взгляд ее был по-детски просительным, будто речь шла об игрушке, с которой трудно расстаться.
— Роман Михайлович, — сказала она, — вы можете оставить это на день или два? Хочется посмотреть внимательно. Можно? Я потом вам сама привезу, хорошо?
— Лена, — мягко сказала Тамара.
— Мама, пожалуйста. Мне очень нужно их посмотреть.
— Да на что, господи, они тебе сдались?
— Там… Нет, я потом… Вы оставите?
— Ну хорошо, — неуверенно, не глядя на Тамару, согласился Р.М.
Оставлять папку не хотелось, мало ли что может устроить Тамара. Но он знал, что оставит, потому что Лена, в отличие от всех, понимала смысл изображенного. Она знала, что изображено. Может, и она хотела бы нарисовать нечто подобное, но не могла, не умела. Может, сама Лена что-то объяснит матери в его отсутствие. Возможно, — хотя на это надежда невелика, — удастся увидеться с Леной без бдительного присмотра Тамары. Есть о чем поговорить.
Тамара проводила Романа Михайловича до двери.
— Напрасно ты это сделал, — сказала она. — Лена нервничает, я чувствую. Для нее в этих рисунках что-то есть. И ты знаешь — что. Завтра я их тебе сама верну. Позвоню и передам. Запиши свой телефон вот здесь, в книжке… И не приходи больше, Рома. Сеансы магии тебе не нужны, а в гости не зову.
— Звонила Галина, — сообщила Таня, едва он переступил порог. — Она приехала и хочет придти.
— Что ты ей сказала?
— Тебя ведь не было, — уклончиво ответила Таня. — Она позвонит вечером.
Р.М. прошел в кабинет. Не нравилось ему все это, что-то он сделал не так. Он привык не доверять интуиции, она часто подводила, особенно после того, как были сформулированы шаги алгоритма открытий, и он приучил себя едва ли не все жизненные ситуации прогонять по шагам алгоритма, как солдат сквозь строй. Каждая мысль получала свою долю тумаков, и либо выживала, либо падала в изнеможении.
Он вспомнил, какие у Лены были глаза. В прошлом веке за один такой взгляд мужчины стрелялись или бросались в пучину, или совершали еще что-нибудь еще, столь же бессмысленное и никому не нужное. А на самом деле… На самом деле это был взгляд женщины, вернувшейся из другого мира. Он не звал — он пытался рассказать и не мог. У всех ведьм во все времена одна беда — они ничего не могут рассказать. Ведь почти всегда это — обычные женщины, часто даже с ослабленным умственным развитием (Надя, Наденька, какое редкое исключение!), Лена тоже вряд ли блещет умом, то, что она видит, слышит, осязает, для нее потрясение, которое описать невозможно, потому что нет ни слов таких, даже приблизительных, ни красок. Может, поэтому Надины рисунки стали для Лены откровением. Она их узнала.
Р.М. понял, откуда у него это смутное беспокойство. Не нужно было оставлять рисунки. Впрочем, что может случиться? Разве что Лена еще раз побывает
Телефон зазвонил, когда Р.М. с Таней, поужинав, сидели на кухне и пили чай. Женский голос в трубке Р.М. слышал впервые и, естественно, не узнал. Голос срывался на крик, и слова, которые доносились, трудно было разобрать. Чего хотела женщина, Р.М. не понял и положил трубку.
Телефон зазвонил. Голос был тот же, но звучал теперь потише.
— Это Тамара. Ты не узнал, конечно, — и опять в крик: — Что ты сделал с Леной? Зачем? Я их порву сейчас же! Ее увозят, ты понимаешь?!
— Что порвешь? Кого увозят? — Р.М. спрашивал, чтобы сбить у Тамары агрессивность, он сразу понял, что произошло, едва Тамара назвала себя. Слушая, он мысленно прикидывал путь и оценивал время на дорогу.
В трубке замолчали, голоса доносились издалека, Тамара говорила с кем-то.
— Слушай меня, Рома, — сказала она наконец. — Мы уезжаем. Едем в психиатрическую клинику номер два. Это в нашем районе, Лена там на учете. Выезжай туда немедленно. Я буду ждать в приемном отделении.
Трубку положили.
— Что случилось? — немедленно спросила Таня.
— Это Тома…
— И говорит с тобой таким тоном? Я отсюда слышу. Что происходит, Рома?
— Извини, Таня, я должен ехать.
— Куда?! Десятый час! Ты соображаешь?
— Таня, прекрати, пожалуйста. Я сам виноват. Не нужно было оставлять рисунки. Но ведь в первый раз все обошлось. Иначе я бы не оставил.
— Я с тобой, — решительно сказала Таня.
Спорить Р.М. не стал.
Такси удалось поймать не сразу, но зато по тихим улицам мчались быстро. Таня молчала, сумрачное напряжение мужа передалось и ей. В темноте Р.М. нащупал ее руку и сжал, и Таня сразу придвинулась к нему. Машина подпрыгивала, на частых поворотах они валились друг на друга, и Р.М. не понимал, где они находятся, то ли еще на Завокзальной, то уже проехали поселок Монтина.
— Вам к приемному или главному? — подал голос водитель.
— К приемному, — буркнул Р.М., и почти тотчас машина остановилась под неярким фонарем, освещавшим полуоткрытую коричневую дверь, к которой вели с узкого тротуара три выщербленных ступени.
В приемном отделении было пусто. Письменный стол, три узких топчана у стен, зарешеченное окно на улицу — и пустота. В глубине комнаты оказалась еще одна дверь, и они вошли в коридор, казавшийся длинным настолько, что дальний его конец терялся будто в тумане. У двери в коридоре стоял стул, на котором сидел детина в грязном халате. Увидев вошедших, детина, не пошевелившись, коротко спросил:
— Куда?
— Здесь должна быть Тамара Мухина, — объяснил Р.М. — Недавно привезли ее дочь, Лену, восемнадцати лет.
— Ждите в предбаннике, — сказал санитар, — ничего я не знаю.
