меня не пропускают, потому что я еду на перекладной, ибо карета моя сломалась. Умоляю вас сообщить о моем печальном положении князю Дмитрию Голицыну - и просить его употребить вс свое влияние для разрешения мне въезда в Москву. От всего сердца приветствую вас, также маменьку и вс ваше семейство. На днях я написал вам немного резкое письмо, - но это потому, что я потерял голову. Простите мне его, ибо я раскаиваюсь. Я в 75 верстах от вас, и бог знает, увижу ли я вас через 75 дней.
P. S. Или же пришлите мне карету или коляску в Платавский карантин на мое имя.
(147) Бесполезно высылать за мной коляску, меня плохо осведомили. Я в карантине с перспективой оставаться в плену две недели - после чего надеюсь быть у ваших ног.
Напишите мне, умоляю вас, в Платавский карантин. Я боюсь, что рассердил вас. Вы бы простили меня, если бы знали все неприятности, которые мне пришлось испытать из-за этой эпидемии. В ту минуту, когда я хотел выехать, в начале октября, меня назначают окружным надзирателем, - должность, которую я обязательно принял бы, если бы не узнал в то же время, что холера в Москве. Мне стоило великих трудов избавиться от этого назначения. Затем приходит известие, что Москва оцеплена и въезд в нее запрещен. Затем следуют мои несчастные попытки вырваться, затем - известие, что вы не уезжали из Москвы - наконец ваше последнее письмо, повергшее меня в отчаяние. Как у вас хватило духу написать его? Как могли вы подумать, что я застрял в Нижнем из-за этой проклятой княгини Голицыной? Знаете ли вы эту кн. Голицыну? Она одна толста так, как вс ваше семейство вместе взятое, включая и меня. Право же, я готов сновa наговорить резкостей. Но вот я наконец в карантине и в эту минуту ничего лучшего не желаю. <....>
Нижний больше не оцеплен - во Владимире карантины были сняты накануне моего отъезда. Это не помешало тому, что меня задержали в Сиваслейке, так как губернатор не позаботился дать знать смотрителю о снятии карантина. Если бы вы могли себе представить хотя бы четвертую часть беспорядков, которые произвели эти карантины, - вы не могли бы понять, как можно через них прорваться. Прощайте. Мой почтительный поклон маменьке. Приветствую от всего сердца ваших сестер и Сергея. Платава. 2 [окт.] дек.
(148) Возвратившись в Москву, сударыня, я нашел у кн. Долгорукой пакет от вас, - французские газеты и трагедию Дюма, - вс это было новостью для меня, несчастного зачумленного нижегородца. Какой год! Какие события! Известие о польском восстании меня совершенно потрясло. Итак, наши исконные враги будут окончательно истреблены, и таким образом ничего из того, что сделал Александр, не останется, так как ничто не основано на действительных интересах России, а опирается лишь на соображения личного тщеславия, театрального эффекта и т. д.... Известны ли вам бичующие слова фельдмаршала, вашего батюшки? При его вступлении в Вильну поляки бросились к его ногам. <Встаньте>, сказал он им, <помните, что вы русские>. Мы можем только жалеть поляков. Мы слишком сильны для того, чтобы ненавидеть их, начинающаяся война будет войной до истребления - или по крайней мере должна быть таковой. Любовь к отечеству в душе поляка всегда была чувством безнадежно-мрачным. Вспомните их поэта Мицкевича. - Вс это очень печалит меня. Россия нуждается в покое. Я только что проехал по ней. Великодушное посещение государя воодушевило Москву, но он не мог быть одновременно во всех 16-ти зараженных губерниях. Народ подавлен и раздражен, 1830-й год - печальный год для нас! Будем надеяться - всегда хорошо питать надежду.
9 декабря. Госпоже Хитровой в С. Петербург.
(149) Мой отец только что переслал мне письмо, которое вы адресовали мне в деревню. Вы должны быть уверены в моей признательности, так жe как я уверен в участии, которое вы изволите принимать в моей судьбе. Поэтому я не буду говорить вам об этом, сударыня. Что до известия о моем разрыве с невестой, то оно ложно и основано лишь на моем долгом отсутствии и на обычном моем молчании по отношению к друзьям. Более всего меня интересует сейчас то, что происходит в Европе. Вы говорите, что выборы во Франции идут в хорошем направлении, - что называете вы хорошим направлением? Я боюсь, как бы победители не увлеклись чрезмерно, и как бы Луи- Филипп не оказался королем-чурбаном. Новый избирательный закон посадит на депутатские скамьи молодое, необузданное поколение, неустрашенное эксцессами республиканской революции, которую оно знает только по мемуарам и которую само не переживало. Я еще не читал газет, так как не имел времени оглядеться. Что же касается русских газет, то, признаюсь, меня очень удивило запрещение 'Литературной Газеты'. Издатель, без сомнения, сделал ошибку, напечатав конфектный билетец Казимира Ла-Виня, - но эта газета так безобидна, так скучна в своей важности, что ее читают только литераторы, и она совершенно чужда даже намеков на политику. Мне обидно за Дельвига, человека спокойного, весьма достойного отца семейства, которому, тем не менее, минутная глупость или оплошность могут повредить в глазах правительства, - и как раз в тот момент, когда он ходатайствует перед его величеством о пенсии для своей матери, вдовы генерала Дельвига.
Будьте добры, сударыня, повергнуть меня к стопам графинь, ваших дочерей, благосклонность которых я высоко ценю, и разрешите мне сделать то же по отношению к вам.
11 дек.
(150) у нас лучше.
(151) Вот, друг мой, мое любимое сочинение. Вы прочтете его, так как оно написано мною - и скажете свое мнение о нем. Покамест обнимаю вас и поздравляю с новым годом. 2 января.
(152) смело приступить к этому вопросу.
(153) есть основание надеяться, что вс обойдется без войны.
(154) V. С. P. то есть Veuve Cliquot Ponsardin - Вдова Клико Понсарден (марка шампанского)
(155) похвальное слово
(156) Прощай.
(157) Прощай.
(158) В разговоре это был второй Бомарше.
(159) острот
(160) Ждите меня под вязом и т. д.
(161) как явление, вовсе не бывшее
(162) Вы совершенно правы, сударыня, упрекая меня за то, что я задержался в Москве. Не поглупеть в ней невозможно. Вы знаете эпиграмму на общество скучного человека:
Я не один, и нас не двое. Это эпиграф к моему существованию. Ваши письма - единственный луч, проникающий ко мне из Европы.
Помните ли вы то хорошее время, когда газеты были скучны? Мы жаловались на это. Право же, если мы и теперь недовольны, то на нас трудно угодить.
Вопрос о Польше решается легко. Ее может спасти лишь чудо, а чудес не бывает. Ее спасение в отчаянии, una salus nullam sperare salutem, <Единственное спасение - в том, чтобы перестать надеяться на спасение.> а это бессмыслица. Только судорожный и всеобщий подъем мог бы дать полякам какую-либо надежду. Стало быть, молодежь права, но одержат верх умеренные, и мы получим Варшавскую губернию, что следовало осуществить уже 33 года тому назад. Из всех поляков меня интересует один Мицкевич. В начале восстания он был в Риме, боюсь, не приехал ли он в Варшаву, чтобы присутствовать при последних судорогах своего отечества.
Я недоволен нашими официальными статьями. В них господствует иронический тон, неприличествующий могуществу. Вс хорошее в них, то-есть чистосердечие, исходит от государя; вс плохое, то-есть самохвальство и вызывающий тон - от его секретаря. Совершенно излишне возбуждать русских против Польши. Наше мнение вполне определилось 18 лет тому назад.
Французы почти перестали меня интересовать. Революция должна бы уже быть окончена, а ежедневно бросаются новые ее семена. Их король с зонтиком подмышкой чересчур уж мещанин. Они хотят республики и добьются ее - но что скажет Европа и где найдут они Наполеона?
Смерть Дельвига нагоняет на меня тоску. Помимо прекрасного таланта, то была отлично устроенная голова и душа незаурядного закала. Он был лучшим из нас. [Мои] Наши ряды начинают редеть.
Грустно кланяюсь вам, сударыня.
21 января.
(163) Довольно, господи, довольно.
(164) Сен-Флорану
(165) Как вы счастливы, сударыня, что обладаете душой, способной вс понять и всем интересоваться. Волнение, проявляемое вами по поводу смерти поэта в то время, как вся Европа содрогается, есть лучшее доказательство этой всеобъемлемости чувства. Будь вдова моего друга в бедственном положении, поверьте, сударыня, я обратился бы за помощью только к вам. Но Дельвиг оставил двух братьев, для которых он был единственной опорой; нельзя ли определить их в Пажеский корпус?..
Мы ждем решения судьбы - последний манифест государя превосходен. Повидимому, Европа предоставит нам свободу действий. Из недр революций 1830 г. возник великий принцип - принцип невмешательства, который заменит принцип легитимизма, нарушенный от одного конца Европы до другого. Не такова была система Каннинга.
Итак, г-н Мортемар в Петербурге, и в вашем обществе одним приятным и историческим лицом стало больше. Как мне не терпится очутиться среди Вас - я по горло сыт Москвой и ее татарским убожеством!
