Покойный старик успел многое объяснить молодому ятру: показал несколько источников с чистой водой, места сбора кореньев и плодов; Ом-Канл к тому же отыскал несколько звериных троп, поскольку от мяса он отказываться не собирался.
Единственное, что беспокоило - уйма свободного времени. Что с ним делать, Ом-Канл не знал. Он наполнил погреб-ледник запасами мяса, которых хватило бы на несколько лет вперед. Он насобирал и насушил кореньев - и развесил их в месте, недоступном для здешней колонии мышей. Наконец он заготовил впрок хворост... Дальше-то что?!
Но тут как раз явился Лэ-Тонд. В первый момент Ом-Канл испугался. Вдруг в селении снова случилась какая-нибудь беда и им там очень нужен он, вернее, его дар исцелять?! А дара-то и нет...
- Хорошо живешь, - проронил Лэ-Тонд, оглядев пещеру. Он выслушал рассказ о последних днях отшельника и кивнул, жестом давая понять, что Ом-Канл все сделал как следует.
- И что дальше? - спросил наставник.
Молодой ятру растерялся. Он и сам задумывался над этим - и ни разу не смог отыскать сколько-нибудь вразумительного ответа.
- Сбиваешься с ритма, - невозмутимо заметил Лэ-Тонд. - Плохо. Я так и не научил тебя контролировать собственное дыхание.
- Прости, наставник.
- Так что же ты намерен делать дальше - теперь, когда след от Цветка уже не мешает тебе думать?
Этой фразы Ом-Канл не понял. Но ответил:
- Буду жить здесь. Здесь. Сперва я думал отправиться в какое-нибудь другое селение, но потом... потом...
- Собирайся, - сказал Лэ-Тонд. - Между гордостью и глупостью очень тонкая грань. Перешагнув в сторону глупости, нужно не забыть вернуться обратно.
- 'Вернуться'?! А как же Элл-Мах?..
- Ты вылечил его дочь. Не скажу, что он испытывает к тебе симпатию, но он твой должник. И он не из тех, кто забывает о долге. Малыш Са скучает по тебе. Ир-Мэнь горюет с того самого дня, когда ты ушел. В конце концов, я устал кормить две семьи, мне хватает своей - а ты уж, будь добр, позаботься о своей.
- Но отшельник...
- Ты еще не готов стать отшельником, - безжалостно заявил Лэ-Тонд. Потому что не понял главного: самое сложное отшельничество - жить среди людей.
- Чужих людей? - уточнил Ом-Канл. - В долинах?
- Среди знакомых тебе людей. Впрочем, не старайся понять - когда и если будет нужно, ты дорастешь до этого, а пока... Собирай вещи, хватит бездельничать. Право на покой нужно заслужить - и оно неизменно приходит с пониманием того, что прежде следует позаботиться о людях, от тебя зависящих. Я говорю не только о еде. Ну же, собирайся, что ты стоишь! - раздраженно прикрикнул он.
- А как же сияние? То, от Цветка? Оно погасло во мне... - Ом-Канл не собирался признаваться в этом постыдном для него факте, но вдруг решился: Я хотел, чтобы оно погасло, и оно погасло. Наверное, я был недостоин того дара.
Лэ-Тонд запрокинул голову к светилу и вздохнул:
- О Солнце, неужели столько лет я потратил напрасно, пытаясь обучать этого юношу?! Да, сияние - дар, которого ты, нынешний, недостоин. Но тот Ом-Канл, который пожертвовал Цветком для Ри-Даль - тот оказался достоин его. Ибо сияние исходило не от Цветка - скажи мне, как камень может что-либо излучать?! - но от тебя, о болван из болванов!
А теперь собери наконец вещи, и пойдем в селение. Только там ты сможешь хоть чему-то научиться. А я хотел бы, чтобы когда-нибудь ты снова дорос до этого дара - сиять для других.
Разделенная любовь
Тьма.
Молочный луч прожектора холодным потоком льется через нее, высвечивает:
- высоченный забор - металлические квадраты секций, затянутые проволочной сеткой; проволока блестит напряженными ниточками-нервами;
- черная бугристая земля - тянется куда-то к краю тьмы, придавленная, расчерканная на клочья заборами; дыры в ней тихонько гудят - живые, затхлые;
- ломаные силуэты повсюду - двигаются рывками, боязливо озираются, некоторые собрались группками по двое-трое, некоторые - по десять-пятнадцать...
Голос, глухой, горький, словно горсть черного перца:
'...когда-нибудь. Я уже не доживу. Нормально. Так и должно быть.
Но когда-нибудь хотя бы кто-то из вас точно увидит звезды. И солнце. Кто-нибудь обязательно увидит. Может, уже сейчас...
Я все-таки надеюсь, что те двое... Может даже, они не были первыми, на этой равнине сложно что-то утверждать, загоны, конечно, общаются между собой, но не все и не все время. Не потому что некогда - с этим проблем нет. Просто такие уж мы, сюда попавшие.
Многие из вас выросли здесь, и вы не помните того места, где мы жили прежде. Я не говорю 'планета', потому что не уверен. Ни в чем не уверен. Может, ее уже давно не существует, той планеты. А может, мы сейчас находимся на ней же. Я не знаю. Я даже не уверен в том, что мои воспоминания правдивы, а не являются ублюдками Сна и Памяти, зачатыми в этой проклятой полутьме, в этом загоне.
Я ни в чем не уверен, только одно знаю точно: те двое мною не выдуманы, нет. Она - невысокая, тоненькая, с огромными, блестящими в свете прожекторов глазами. Он - широкоплечий, с цепким острым взглядом, с неожиданно изящными кистями рук. Разве могут эти двое, навсегда вросшие в мою память, - разве могут они сравниться с мертвыми картинами Прежней Родины, которые больше похожи на старые фотоснимки?
...Как мы жили тогда? Не в норах, точно. Но где?! В высоченных ли блестящих коробках, тянувшихся к небесам (кажется, их так и называли 'неборезы')? Или - в громадных каменных замках - с полотнищами разноцветных флагов да гобеленов, с рвами позеленевшей воды, с тяжелыми подъемными мостами? А может, в миниатюрных домиках, возведенных на исполинских деревьях?.. в подземных городах, всегда ярко освещенных, полных людьми?.. в ступенчатых пирамидах?.. на воздушных островах?.. в подводных сферах?.. Странно, я помню их все - но лишь визуально, не ощущениями.
Впрочем, где бы мы ни жили, жили мы скверно, вели себя скверно. В этом я не сомневаюсь. Достаточно посмотреть на загоны, в которых мы оказались.
...Но как именно мы себя вели? Что случилось? Иногда вспоминается: пылающий лес, стволы деревьев подпирают небеса, огонь же обугливает тучи - и сверху, на крыши, на головы, в ладони падает пепел, пепел, пепел... А потом и крыши, и головы, и ладони - их тоже охватывает пламя. ...Порой вижу другое: вскипевшее море шипящей густо-черной волной ударяет в берег, вымазывает его в своей нефти-крови; пар заполняет все пространство между домами, ничего не видно, воздух опаляет кожу, кто-то кричит, что-то падает, визжат псы - те, которые на цепях, которые не успели сбежать... Или: мощнейший слой снега, холодные хлопья продолжают опускаться на плечи, давят к земле; треск - то ли сломалось дерево, то ли не выдержал тяжести снегового воротника электрический столб... или это провалилась крыша соседней хибары? снег лежит на земле вот уже который год, последних ворон съели, кажется, еще несколько месяцев назад, а крысы резко поумнели и безнаказанно вынимают из ловушек последние куски кожаных изделий...
Одно точно - та земля и то море, которыми мы владели, уничтожены. Да и мы - живы ли?
Вы сидите вокруг меня, на корточках или просто опустившись на землю; ваши руки безвольно висят, лежат на коленях или слегка упираются в грунт сжавшимися кулаками; ссутулившиеся, с длинными космами, вы все - живете ли? О некоторых я мог бы сказать - 'да' - потому что глаза у них еще горят светом Солнца и звезд. В остальных царит тьма загонов.
Точно такая же тьма волнами прибоя накатывается на острова моей памяти - и вымывает, с каждой секундой выламывает малые крохи. Когда-нибудь море поглотит эти острова. И чтобы сохранить хоть что-то, я вновь заполняю ковчег моего рассказа словами - и отправляю на поиски подходящей души.
Нас, выживших, тогда тоже погрузили на какой-то ковчег.
Ну же, моя память-островок, где ты?!
