Шехла-ханум слушала ее рассеянно. Мысли ее были заняты другим.
- Ты этого старика. Ну этого, в калошах, хорошо знаешь? - вдруг спросила она.
- Да вот уже десять лет, как он приехал в наше захолустье из большого города. Вначале следил за порядком на базаре, подметал площадь. И уже шесть-семь лет, как работает дворником в прокуратуре.
- А-а... Ну, ладно. Быстрее мой посуду. Сейчас придет Мехман...
- Муртузов мой тоже, наверно, зайдет. Я предупредила его: Муртуз, я пойду к ним, то есть к вам. Помогу. Он сказал: иди, что тут такого, это не чужой дом. Помогай...
- Ну вот. Быстренько вымой посуду...
Явер гремела ложками и вилками, продолжая тараторить без умолку:
- Все двенадцать месяцев в году я готова мыть у вас посуду, чистить ложки, что хотите, лишь бы вы чем-нибудь помогли бедному Мамедхану. За такого парня жизнь не жалко отдать. Если Мехман передаст дело Муртузову, все будет в порядке. Все-таки Мехман у нас новый человек, ему трудно разобраться. Каждый свидетель говорит разные нелепости, путают так, что ужас. Один сочиняет, выдумывает, другой из кожи вон лезет, чтобы получше соврать. Бедняга сказал, - это я о Мамедхане говорю, - он сказал: тот, кто вырвет меня отсюда, получит все мое достояние, всю обстановку,
А у него квартира разукрашена, как невеста. У него есть два ковра во всю стену, смотришь, переливаются, сияют, как небесные звезды. Так сверкают, как будто кусок неба оторвался и упал на землю. А тонкие какие? Развернешь целую стену закроет, свернешь - как будто платочек. Ах, бедняга. Двери склада теперь закрыты. Народ прямо-таки осиротел. Да еще сургучом опечатали дверь, ревизия, говорят, будет - следствие. Товары все, всякий ситец-митец, пылятся и гниют, а люди ждут. Ради аллаха, помогите! Пускай Мехман хотя бы на поруки отпустит несчастного.
Явер Муртузовой хотелось не просто найти опору в Шехла-ханум, она старалась во что бы то ни стало завоевать ее сочувствие, заставить ее от души пожалеть Мамедхана.
- Вы не чужие мне, не буду от вас скрывать. Я на днях тайком послала ему обед. И что же! Говорят, он даже не дотронулся. Слушайте, я его любила больше всей своей родни. Вы не чужие мне, от глубины сердца говорю, чтобы вы знали, что за человек Мамедхан... Дай бог, чтобы он вышел на волю. Пусть он после этого хоть месяц поработает на складе, и вы увидите, как благородные люди ценят добро... Все они - завмаги и другие снабженцы ничего из себя не представляют, - они как гнилые пустые орешки. Такой человечности и благородства, как у этого Мамедхана, я еще не встречала.
Шехла-ханум отстранила от себя Явер. К чему ей все эти разглагольствования, когда у нее перед глазами уже стояли чудесные ковры Мамедхана? Шехла-ханум пришла к дочери. Глаза Зулейхи опухли и покраснели от слез.
- Что с тобой? - встревожилась мать.
- Ничего.
- Может быть, ты ревнуешь Мехмана? Кстати, ты могла бы назвать его Мишей. Мехман это слишком просто...
Но Зулейхе было не до этого. Плача, она призналась матери во всем, рассказала, что требует от нее человек в калошах.
- Вот в какую неприятную историю я попала, мама, мне никогда теперь не распутать этот узел, - Зулейха с отчаянием посмотрела на мать. - Он оставил эти часы, будь они прокляты, и ушел. Говорит, будто они делили с отцом хлеб и соль... Неужели это правда?
Шехла-ханум приложила палец к губам.
- Тсс. - Очень может быть. - прошептала она. - Он и мне намекнул на это. Кажется, я тоже узнаю его. Это был очень богатый купец... Ты родилась позже, значительно позже... Если не ошибаюсь, этот самый как-то-приезжал к нам из Карабаха, потом они с отцом уехали в Варшаву, - там у них были торговые дела. - Шехла-ханум задумалась и даже вздохнула. - Вот что делает жизнь. Такого богача-великана в дырявые калоши засунула. Но, в общем, лучше делать вид, что не знакомы. Пускай не смущается, пускай рубит свои дрова и разносит пакеты. Только бы нас не трогал.
Зулейха снова зарыдала. Шехла-ханум никак не могла ее успокоить. Ни уговоры, ни брань не помогали.
Чем больше Зулейха думала о случившемся, тем больше терзалась.
- Я должна все рассказать Мехману, мама. Я должна упасть перед ним на колени и открыть ему все...
- Что открыть, дурочка? В чем ты виновата? Эти часы привезла я - и все.
- Нет, надо открыть ему всю правду, мама. Сказать ему вот об этой желтой змее, извивающейся на столе. Смотри, эта цепочка свернулась, точно змея.
- Ой, натворишь ты беду, Зулейха... Зачем воскрешать то, что давно умерло? Это дело давно забылось...
- Но до каких пор этот тяжелый камень будет лежать на моем сердце?
- Какой камень? Что за глупости!
- Нет, я не могу смотреть Мехману в глаза. Меня мучает совесть...
- Настоящая девочка! Ребенок! В случае чего скажешь: подарок мамы, и все. Пусть весь мир вопит: нет, это не так. Что тебе до этого? Нет ни свидетелей, ни доказательств. Подумаешь, такая красавица, как ты, могла бы иметь пять пар таких вот золотых часов. Посмотри на Зарринтач-ханум...
- Я не хочу равняться с нею, мама, - крикнула Зулейха, - тетушка Хатун, оказывается, правду говорила: если бы я знала, что о Зарринтач ходят такие слухи, я бы и дверь ей не открыла. Это она, она одурманила своими разговорами. Зачем мне эти часы...
- Да замолчи ты, ради бога, - уже рассердилась Шехла-ханум. - Тайна должна остаться тайной.. Большое дело: часы! - Шехла-ханум презрительно фыркнула. - А впрочем, чего можно ожидать от невестки этой нищенки Хатун?
- Нет, все очень запуталось, мама. Я не хочу, чтобы наше чистое имя стало черным, как уголь. Ты знаешь, как Мехман дорожит честью - Он рассказал мне о заветах нашей учительницы Мелике-ханум... Ведь я тоже обещала ей...
- Обещала, обещала, - передразнила Шехла-ханум.
- Кому ты поклялась, девочка? Покойнице?
- Если Мехман узнает, он... он...
- Ничего он тебе не сделает. - Шехла-ханум все еще думала о коврах Мамедхана, и они казались ей вполне достойными. Не станет же Явер врать. А Явер говорит, что краски играют и сверкают на них, как звезды на небе.
- Свали все на меня. И кончено. С этой несчастной копеечной зарплатой он не станет шахом Аббасом - не бойся. Надо же подумать и о завтрашнем дне. У тебя будут дети. - И снова Шехла-ханум презрительно фыркнула. - Привезла с собой три тысячи, думала, вернусь в Баку с медом, с маслом. Вот тебе и мед. Все растратила до копейки. Ты думаешь, я веду хозяйство на ваши гроши? А уеду, что будете делать? Камни грызть?
Слова матери заставили Зулейху призадуматься. Но она не могла успокоиться:
- Мне кажется, что на этих часах есть следы крови. Может быть, этот Мамедхан заранее готовил почву. Он давно собирался задушить бедняжку...
- Недостает только, чтобы ты сказала - я виновата в самоубийстве этой плясуньи из клуба. Глупая.
- Если вдуматься, так оно и получается, - печально сказала Зулейха. Может быть, он задушил и повесил ее, надеясь именно на эти часы? С чего вдруг он дал их Калошу без денег? Но тогда мы превращаемся в соучастников этого преступления.
- Молчи, ради неба, молчи. Достаточно мне глупостей Явер, этой дуры с вороньими мозгами. А тут еще ты... Ты уже тут набралась ума у таких, как она. Замолчи, болтунья. Язык вырву. Не знаю, что ты съела такое, что никак не можешь переварить. Замолчи, слышишь. Ты уже уподобилась своей свекрови Хатун...
- Нет, я все скажу Мехману, не то сердце разорвется, мама!
- Может быть, ты в Верховный суд заявишь, а? Ты понимаешь, что хочешь натворить, какую беду накликать на нашу голову? Хочешь, чтобы Мехмана сняли с работы? Надо уметь скрывать свои тайны. И без того жизнь стала тяжела, как свинец.
- На сердце у меня еще тяжелее.
- Тяжелее? Надо учиться привыкать. Есть люди, которые заглатывают целыми кусками. А ты дрожишь из-за кусочка тикающего металла.
- Тогда храни их caмa. He то они сожгут меня, как огонь.
- Может быть, ты хочешь попасть в сумасшедший дом?
Не придавая значения выкрикам дочери, Шехла-ханум преспокойно взяла часы, лежавшие около зеркала, попыталась надеть их на свою толстую руку.
- Если бы браслет сходился, я бы сама носила их. Почему нет? - сказала она, усмехнувшись. И не без
