женщинам. Я желал бы, чтобы лицо мое было женским и пахло бы от меня хорошо. Чтобы женщина, которая меня целует, чувствовала бы только приятное. Но я бы оставался при этом мужчиной. Я, как говорил мой приятель, лесбиянкой мог бы быть, а педерастом - никогда.
- Михал Михалыч, а вам не кажется, что у нас какой-то легкомысленный разговор получается. Может, посерьезней вопросик? Ну, скажем, дает ли действительность повод для сатиры?
- Серьезных вопросов - не надо. Сейчас все спрашивают - как лечь? Как встать? Каким способом овладеть?
- А вы большой специалист?
- Нет. Я с удовольствием обсуждаю. Вряд ли я большой специалист. Теперешние молодые люди разбираются лучше меня. Что-то вроде группы сексуальной поддержки, надо быстро-быстро перед выходом на сцену. Женщины умеют это делать: за кулисами она его опустошает, и он выходит на сцену опустошенный, и мы это видим. Он поет под фонограмму, потому что все ушло.
- А вам плевать на политику?
- Нет, я весь в политике. Я тяжело страдаю. Я вяло говорю и тяжело переживаю. Я прекрасно все понимаю. Но не будем.
- Тогда вопрос из разряда, чтобы никому не было обидно: политика (о ней вы не хотите говорить) и секс (о котором вы хотите говорить) пересекались в вашей жизни?
- Я замещал комсомольского секретаря в порту. Я сидел и клацал одним пальцем на машинке. Явилась девица, колени - как дыни. В легком платье оказалось, что вообще больше там ничего и не было.
- Я хотела бы устроиться на работу, - сказала она.
- А что вы умеете делать? - спросил я.
- Ну, по крайней мере, одним пальцем на машинке, как вы, напечатаю.
И села, по-моему, ко мне на колени, очень плотно. Такая она была жаркая, солнечная. А год был пятьдесят седьмой. Мне - двадцать три. А сколько я мог терпеть, когда мне показывают, как надо печатать на машинке? От нее пахло удивительно, как подсолнухи в степи.
Через час, я думаю, начали стучать в дверь. Это был дикий стук, которого все боялись в те годы. Там уже, за дверью, собралась толпа, а мы не открывали. Я не знал, что делать, потому что открыть - это еще хуже, чем не открыть. Я слышал, как мой друг Кигель кричал: 'Он там, он там!' Ну сколько можно было не открывать. Я открыл. И хотя мы имели приличный вид, меня исключили к чертовой матери из комсомола. И так кончилась моя карьера комсомольского секретаря.
- Интересно, как вас называют друзья?
- Те, кто любит, - Мишаня. А был - Жванька, в детстве. И между прочим, был Жванькой, потом стал Жванецким. Жрали какую-то чушь. Макуху жрали. В Одессе, на маслозаводе, выдавливали масло из семечек и оставшиеся выжимки спрессовывали в плитки. Что же макуха напоминала? Вот как ваш магнитофончик, такого же цвета и толщины. А мы их грызли, эти выжатые семечки. Худющим был я.
- А так не скажешь. Видимо, хорошо питаетесь?
- Да, хорошо. Это единственное, что я люблю. Кроме любви настоящей, я люблю поесть. Потому что всего в этой жизни три удовольствия - поесть, любовь и успех приятен.
- Кто готовит известному сатирику?
- Чаще всего ем здесь, в офисе нашего театра. Не очень доволен. Все время горит что-то внутри. Заглушаю содой, чем попало. А люблю очень простые вещи: люблю борщ, люблю гречневую кашу, люблю котлеты и вареный кусок мяса на кости.
- Кого из артистов вы считаете лучшим исполнителем ваших произведений?
- Мариночка, мы ж договорились, что вы будете задавать вопросы, которые никто не задавал. Вот этот вопрос задавали. Эстонцы так говорят: задавал-ли, обижал-ли, где вы был-ли. Все с двумя 'л'.
- Это были поддавки. Если серьезно, у вас есть фраза: 'Наша жизнь никому не нужна, кроме нас, наша смерть никому не нужна, кроме нас'. А вам, Михал Михалыч, чья-нибудь жизнь нужна?
- Еще как нужна. И моя жизнь нужна. Но в этом-то вся и штука: я все время испытываю одиночество. Женщина (я снова возвращаюсь к женщине) - она рядом с одиночеством, правда? Женщина всегда возле одиночества мужского. Физическая близость не снимает одиночества, может, только на мгновение... Я иногда себя чувствую как лошадь, которая бегает по кругу. Пробежала круг - колокольчик ударил. Еще круг - опять ударил, дзынь... Мой друг Ширвиндт говорит: пенсию тебе надо оформлять. Жванецкий - пенсионер? Какой кошмар!
- Михал Михалыч, а пари? Уже забыли?
- Держи 'Паркер'. Дарю...
А в другой кулисе притаился тоже одессит. Тоже темпераментный, но совсем тихий. Молчун с печальными глазами. Они стали еще печальнее с тех пор, как он потерял друга и партнера - Витю Ильченко. И больше не собирается 'замуж' во второй раз. Печальный однолюб Карцев. Сегодня Роман Карцев это
Минус друг Витя, плюс друг Миша.
Плюс Москва, минус Одесса.
Плюс высокий гонорар, минус уверенность в завтрашнем дне.
Минус замкнутость, плюс богатая внутренняя жизнь.
Плюс понимание всего вышеперечисленного, минус растерянность, плюс ностальгия... Все плюсы и минусы сошлись в том, что он
Один в лодке,
не считая... таланта
Испорченный артист
В Одессе детей насилуют едой
Искусство ладить с начальством
Однолюб навсегда - Одессизм от Ромы
- У вас богатая трудовая биография: обувная фабрика, фабрика швейных машинок. А почему вы сразу не пошли в артисты?
- В Одессе было театральное училище на уровне Института. Меня не приняли. Мне сказали: 'Вы уже готовый артист. Испорченный'. Так я поступал шесть раз. В пятый я почти поступил - в цирковое училище на эстрадное отделение в Москве. И вроде бы уже был зачислен. А потом выяснилось, что двоих человек надо было сократить. Отчислили меня и Каплана. Они нашли две фамилии - Каплана и мою Кац. По паспорту и документам я Кац.
И это было не только со мной. Моя сестра закончила Институт культуры. Она не могла устроиться на работу. Ей говорили: 'Евреев не берем'.
- А когда вы взяли сценический псевдоним?
- А сразу, как к Райкину пришел. Райкин тоже все это понимал. Он говорил: 'У тебя фамилия не сценическая - Кац - три буквы, не запомнят'. У меня брат был Кац, он сейчас в Америке, фокусник. Он выступал как Карц. А я продлил Карцев. Может, потом кто-нибудь сделает себя Карценишвили.
- Из-за проблем 'пятого пункта' анкеты вам не хотелось отъехать?
- Сложный вопрос. Я лично уезжать не хотел. Я понимаю, что работать надо здесь: из наших никто там не пробился. Но дело еще и в детях. Хорошо, что у меня жена русская и дети записаны на ее фамилию.
- Вы так решили - дать фамилию жены, потому что собака бита?
- Во-первых, потому что бита. У нас так все евреи поступают, кто женат на русских. Во-вторых, антисемитизм - порождение не советской системы. Ведь и в России была черта оседлости. Вот такой народ евреи, такая судьба. Один грузин тост говорил: 'Я хочу выпить за вашу нацию, которая дала миру Христа и Жванецкого'.
Одессизм №1
(воспоминания об Одессе. - М.Р.)
Исполняется с одесским темпераментом, мимикой и интонациями
Одесса помешана на футболе. Она сходит с ума. Я могу рассказывать об этом часами. Я сидел как-то на футбольном матче. Там есть две трибуны, где сидят главные фанаты - тридцать восьмая и вторая. Я сидел на второй трибуне, а рядом пацан, моложе меня (мне было тогда лет шестнадцать, а ему - двенадцать). И вот он увидел на противоположной скамье стадиона своего друга, который ходил и искал себе место. Так он ему через весь стадион кричал: 'Придурок, иди сюда, у меня есть место. При-ду-рок!' Полматча он орал, его чуть не убили. А он свое: 'Придурок, где ты, иди сюда, здесь есть место'. Он посинел, он уже не мог кричать. Он не смотрел матч. Он только хотел своему товарищу дать место. Вот так в Одессе могут стоять и кричать
