флангом, подъезжали к дому.
Они расположились в большой комнате. На голом обеденном столе лежали карты, планы, бумаги, карандаши. Во второй, меньшей комнате скучали без дела адъютанты.
На кухне весело стучал ножами повар: Моро уступил его новому главнокомандующему вместе с армией.
В продолжение целого дня все генералы успели по нескольку раз переменить места за столом. Успели даже за этим же самым столом пообедать, а вопрос, ради которого собрались, не подвигался.
Сен-Сир и Периньон советовали возвратиться к Генуе и ждать там, когда Альпийская армия Шампионэ откроет военные действия.
Моро поддерживал их, но в то же время резонно подчеркивал, что для отступления очень мало дорог: позади центра и правого крыла - две, а за левым - только одна.
И лишь начальник штаба, круглоголовый здоровяк Сюше, убеждал стоять на месте. Он доказывал, что их позиция на невысоком, но крутом гребне гор неприступна и что у Суворова большая часть войск австрийцы, которых нечего бояться. Сам Жубер не знал, куда и примкнуть.
Он был моложе всех, но неглуп и понимал опасность создавшегося положения: французская армия неожиданно оказалась перед сильнейшим противником. Атаковать Суворова с меньшими силами - безрассудно. Отступать не позволяло самолюбие.
До назначения сюда он командовал уже в Голландии и в Майнцской армии, покрыл себя славой в битве при Риволи. В Париже все надеялись на него, 29-летнего выдающегося генерала. Назначили вместо Моро, а он в первом же деле - отступать. Кроме того, прощаясь с молодой женой, с которой он обвенчался накануне отъезда в Геную, Жубер при всех поклялся ей победить или умереть.
И теперь окончательно потерялся: он то соглашался с Сен-Сиром и Периньоном, то опять склонялся к мнению своего начальника штаба Сюше.
Генералы устали.
Моро, втайне довольный затруднениями Жубера, сидел в кресле и курил. Сюше, нагнувшись над картами, все что-то вымеривал карандашиком и высчитывал. Периньон со скучающим видом смотрел в окно, жуя сливу. Сен-Сир, в прошлом художник, рисовал на бумажке воображаемый портрет Суворова. Суворов выходил у него курносым, с широченными скулами.
А сам Жубер, высокий и худой, нервно покашливая, ходил по комнате.
Мысли мешались. Если бы кто-либо из присутствующих мог прочесть их, Жубер смутился бы: военные соображения, невеселые думы о предстоящем бое перебивались радужными мыслями о молодой жене. Ему казалось, что кто-то другой решит за него все, а он может думать о золотистых волосах, о родинке на щеке…
И он шагал и шагал.
– Надо ехать к войскам - уже вечер, пора отдавать какие-либо приказания к завтрему!-поднялся сумрачный Периньон.
– Да, пора к нашим ребятам,- поддержал Сен-Сир, комкая бумажку с рисунком. - Что же решаем? Жубер с небес снова спустился на землю.
– Простите, господа… Сегодня я как-то не узнаю самого, себя… Я не знаю сам… - начал он.
Все присутствующие знали: Жубер - храбрый, решительный и талантливый генерал; недаром же его так хвалил сам Бонапарт; но оратор он - никудышный, никогда не умел связать двух слов, хотя отец готовил его в адвокаты. В этом Жуберу не помог даже Дижонский университет.
– Оставлять молодую жену ради победы опасно: победа ведь тоже женщина, - поняв невысказанные мысли Жубера, язвительно пошутил Периньон.
– Отступление иногда побеждает женщину быстрее, чем атака, - улыбнулся Сен-Сир. Жубер чуть вспыхнул:
– Как ни печально, а надо отходить. Часа через два я пришлю диспозицию к общему отступлению, - твердо сказал главнокомандующий.
Жубер сидел один за столом. Вытянув длинные ноги и упершись плечами в спинку кресла, он смотрел на пламя свечи. Было десять часов вечера.
Никакой диспозиции к отступлению он, конечно, не написал. Когда все генералы ушли, Жубер опять взвесил все и решил: отступать, имея одну-две дороги и такого сильного противника позади, более опасно, чем оставаться на месте. Отступать он не будет. Сюше прав: позиция у него прекрасная. Пусть же этот старик Суваров попробует ее взять!
К нему снова вернулась его всегдашняя боевая решимость.
С этим он отпустил своего начальника штаба Сюше укладываться в соседней комнате спать, а сам сидел, думая о другом.
И вдруг в раскрытое окно донесся какой-то стук. Жубер вытянул шею: где-то, должно быть внизу, тарахтели колеса.
Жубер вскочил с места и высунулся из окна. Ночь была светлая, лунная.
– Что там, Тарро? -спросил он у адъютанта, стоявшего на крыльце возле часовых.
– Колеса стучат.
– Где, в Нови?
– Нет, у них, в долине. Не удирает ли наш Сувара?
Жубер встрепенулся.
А может быть, прав этот Тарро? Может быть, Суваров, увидев неприступную позицию французов, в самом деле отходит? Ведь сегодня утром Суваров сам выезжал за передовую цепь, - Жубер и генералы видели его; Моро и Сен-Сир сразу узнали Суварова. И если у Суварова преимущество в силах, почему же он не подумал наступать сегодня? Ведь целый день прошел только в пустяковой ружейной перестрелке. Нет, Жубер еще себя покажет! Он сдержит слово: победит или умрет! Конечно, победит!
Умирать не хотелось, умирать было некстати.
В окна светила полная луна. Александр Васильевич ходил по комнате от красного угла, в котором висело распятие, до порога.
В переднем углу, на широкой скамейке, разметавшись во сне, лежал Аркаша. Наездился верхом, намаялся за целый-то день. Вояка. Приехал учиться.
Ничего, парень не трус. Пулям уже не кланяется - только ядрам. И как увидал первого убитого, еще в Сан-Джиованни,- побледнел. Ну, да это закон природы. Конь увидит мертвого коня - тоже храпит, косит глазом, страшится…
У порога, на кошме, как-то свернувшись калачиком, храпел во всю ивановскую Прошка. Александр Васильевич немножко не доходил до него, а когда, задумавшись, упирался в Прошкины ноги, то крутил головой, торопливо отходил прочь.
И тотчас же брался за табакерку - нюхал табак.
На столе горела свеча. Лежал план Нови и окрестностей, старательно вычерченный австрийскими офицерами (вот на это они мастера!), черновик давешнего письма генералу Краю.
Французы не поддавались на удочку: сами не атаковали, не спускались в долину. Целый день войска простояли на месте.
Ждать больше нечего. Завтра на рассвете Суворов сам атакует Жубера. А то еще удерет в горы или, чего доброго, начнет укрепляться здесь. Позиция у него превосходная, удобная для обороны. Ну, да не из таких еще выкуривали! Не такие крепости брали!
Главное направление удара должно быть на правое крыло французов - тут ключ позиции. Против правого крыла и против центра - городка Нови - Суворов потому и поставил свои, русские части.
Австрийский барон Край хоть и хвастунишка, а все-таки храбрый и дельный генерал. Будет со своими дивизиями Отта и Бельгарда справа.
В резерве - оба ненадежные, оба 'высокопревосходительные' - Розенберг и папа-Мелас. Чтоб не обидно было обоим!
На этот раз Суворов решил схитрить. Общей диспозиции к завтрашнему бою он писать не хотел: войска все под руками, он сам в центре, сам и будет всем командовать. Чтоб нихтбештимтзагеры не напортили, как при Треббии…
Но австрийские генералы больно с фанаберией. Если им сказать, что главная роль отводится в бою не им, а русским, то они, конечно, завопят. Потому Александр Васильевич отослал вечером генералу Краю письмо. В нем он дал понять барону, что его фланг - главный. И немного польстил венгерцу, закончив письмо так:
Ich verlasse mich ganz auf meinen heldenmuthigen Freund!
(Я совершенно полагаюсь на моего смелого друга!)
Пока даже Багратиону не говорить: князь Петр не болтун, но - не надо.
По замыслу Суворова, Край должен был атаковать первым и оттянуть на себя силы французов с их главного фланга.
'Край будет вроде горчичника! - улыбнулся своим мыслям Суворов. - А ежели атаку Края отобьют и он будет лезть раньше времени за подкреплениями, тогда как?'
Александр Васильевич остановился у раскрытого окна. Облокотился.
Казак Ванюшка не зевал, наслаждался жизнью. Что-то лопотал на крыльце, смеялся с хозяйской дочерью. Плел все, что знал,- французское и немецкое: 'балезарм' и 'зер гут'.
'И ведь ни словечка не понимают оба, а понимают друг друга…'
В это время в тишине ночи раздался стук колес.
По деревне, тарахтя, ехали десятки фур.
– Дяденька, ето какой?
– Мушкатерский.
– А гренадеры де?
– Подале!
'Патронные фуры, - догадался Александр Васильевич.- А если Край или кто-либо начнет лезть в дело, то, чтоб не пускаться в объяснения, не отвечать никому! Временно уклониться от ответа. То же и Краю!'
'А как?' - спросил сам у себя.
И только подумал, тотчас же нашел прекрасный ответ.
Александр Васильевич улыбнулся удачной выдумке.
Он подошел к распятию и стал молиться на ночь.
